Господин Малоссен - [21]

– Мы будем говорить о нем, если нам того захочется, – подчеркнула Сюзанна. – Но за то, что именно будет говориться, – отвечаю.

– Вы полагаете, что это гарантировать легче, чем молчание?

– Все зависит от подбора зрителей.

Старый Иов смерил взглядом эту неприступную скалу. Где, черт возьми, Жюльетта выкопала эдакую упрямицу? Однако… старый Иов научился доверять решениям Жюльетты.

– Но зрителей не больше дюжины. Это не потому, что я верю в символику чисел… и потом, судя по вашим амбициям, вы вряд ли найдете больше достойных зрителей в современном кино.

– Это как раз мое мнение.

– Главное условие вы знаете, – добавил старый Иов, – после показа пленку уничтожить! Событие не повторяется!

Сюзанна пообещала сожжение приговоренного.

– Пленку и негатив, – уточнил старый Иов.

– Пленку и негатив.

– Хорошо, – успокоился старый Иов.

С этим покончено. Посвящение состоялось. Сюзанна только что получила в наследство от стариков Уникальный Фильм. Две жизни, полностью отданные созданию одного фильма – в сумме, почти два века! – и ни слова больше.

Лизль сменила тему.

– А этот, тот, что ходит как утка, это кто? Это был я.

Что и подтвердила Жюли своим бархатным низким смехом царицы джунглей.

– Это мой Иов, Лизль, так что побольше уважения, пожалуйста.

– По нему видно, он все принимает близко к сердцу.

– Совершенно верно, это одна из его главных черт.

Обо мне – всё.

Наступила тишина… которую и записал маленький магнитофон. Как всегда в таких случаях, стало яснее проступать окружающее. Больничная палата, кнопки вызова, небольшой термометр со своей температурной шкалой, душные коридоры, обдающее холодом прикосновение эфирных паров, специфический запах йода, сухой кашель в соседней палате… Боже мой, как мне все это знакомо, больницы! Сколько еще придется сюда возвращаться! В этот самый момент Лизль посмотрела на живот Жюли.

– Когда ждете?

– Весной, – ответила Жюли.

– Не слишком подходящее время, дорогуша. Я своего родила весной, и он всю жизнь промаялся с этим вечным цветением.

Деликатный намек на экземы и хронический ревматизм Маттиаса. Он же, нимало не смутившись, ответил:

– Все зависит от того, кто принимает роды, мама. Если бы я сам принимал себя, я бы прибыл в лучшем состоянии. Но в вопросах акушерства вы всегда доверяли только себе.

Крошечный саркофаг попытался рассмеяться, чем взбудоражил всю свою систему креплений.

– Что там такое? – спросил старый Иов.

– Не смешите ее, с ума что ли сошли?! Вам что, мало ее нынешнего состояния?

Все обернулись на голос.

На пороге стоял Бертольд, угрюмо поглядывая с высоты своей компетентности. Бертольд! Профессор Бертольд! Мой спаситель! Гений латания человеческой плоти! Благодаря ему я перешел из рядов прикованных к постели в ранг посетителей! Лизль весело приветствовала его:

– Пришли проверить любимую игрушку, доктор?

Она указала ему на маленький магнитофон, стоявший на ночном столике:

– Будьте добры, переставьте кассету; эта, как и я, уже кончается.

Бертольд подчинился, окинув ее мрачным взглядом. После чего он указал нам на дверь. Ему нужно было пересчитать хрупкие косточки Лизль.

Там, в коридоре, пребывая в мучительном ожидании, Иов поставил точку:

– Ты знаешь Лизль, Жюльетта, она пережила сто смертей, но никогда не позволяла, чтобы ей вводили морфин, оправдываясь тем, что ее интересует собственное состояние. Она не упустит ни капли своей агонии.

– Агония? Уже?

– Марти считает, что она должна была скончаться еще в Сараево или когда ее везли сюда…

– Он не учел ее любопытства, – вмешался Маттиас. – Мгновенная смерть не в ее характере.

– Маттиас знает, о чем говорит. Он сам плод нашего с Лизль любопытства.

Маттиас подтвердил:

– Да, меня родили из любопытства. Лучшего повода появиться на свет, пожалуй, не найдешь.

Увлекательный разговор прерывается внезапным появлением букета экзотических цветов.

– Господи боже, Иов, что Лизль забыла в этом Сараево? – грохочет букет. Очевидно, кто-то из близких знакомых.

– Звукозапись, Рональд, – ответил Иов. – Она ходила повсюду со своим микрофоном.

– Звукозапись, – изрыгнул букет. – В ее-то возрасте! Вы так никогда и не остановитесь, что ли?

– Боюсь, что придется, – ответил Иов.

Молчание. В облаке экзотических цветов показывается огорченная физиономия.

– Совсем худо, да?

Белый как полотно, скорбный лик. Траченая годами, но все еще пышущая жаром огненная грива. Он будто сошел прямо с экрана, где идут эти бесконечные американские сериалы о неистребимых техасских нефтепромышленниках.

– Крышка, – ответил Иов.

Потом представил нам вновь прибывшего:

– Рональд де Флорентис, кинопрокатчик. Псевдоаристократ, но друг настоящий. Засеивает Вечность картинами. Благодетелем кино и в то же время его губителем был тот, кто начал его распространять. Скорее, все же губителем.

– Но ты, однако ж, снабдил его своей пленкой.

– Сначала пленка всегда девственна.

– Совсем как пулеметная лента перед тем, как начнут стрелять.

– Да. Кинопрокатчик и нажимает на спуск.

Так они и перебрасывались репликами в бесконечном диалоге, пока наконец не выдохлись; тогда Иов представил нас, меня и Жюли, назвав именно так, как следовало:

– Моя крестница, Жюльетта. Ее хахаль. Он ей сделал ребенка.