Господи, сделай так… - [100]

— Ты только не спеши и не паникуй, — попросил Серега, прежде чем позвонить в Галкину с замполитом квартиру, и усмехнулся: — Почему-то до смерти хочется жить…

Открывшую дверь Галку я сразу и не признал: волосы перекрашены во что-то обыденно блондинистое, лицо выпито поцелуями да ласками и заново нарисовано яркой косметикой, и только голос не спутать ни с каким.

— Вот уж кого не ждала, не чаяла… Захо´дте-захо´дте…

— Ну, мать, и здорова ты стала, — восхитился Серега, попристраиваясь половчее, чтобы Галку обнять, и даже, казалось, слегка пораздвинув для этого цветастых драконов на ее халате.

— У нас все основательно, — смеялась Галка.

— А твой-то каков? Наверное, шибздик? Скачет по тебе вдоль и поперек да нарадоваться не может…

— Не-а… Он весь в меня — только трохи нижей.

— И как вы, — Серега покрутил ладонями одна перед другой, — два таких роскошных шарика?

— А у тых Тимкиных листочках все есть, — хохотала Галка, — и для шариков, и для жердочек… А ты с какими любишься — с шариками или с жердочками? Или уже не хочется?..

— К сожалению, хочется гораздо реже, чем хотелось бы… — хмыкнул Серега. — Ну расскажи, как живешь? Как муж — не бьет? Он у тебя не из этих? — Серега щелкнул по горлу. — С чего Вадика бросила? Где дети? Сколько их у тебя? Наверное, целый взвод настрогала?.. Твой-то, видимо, генерал? Ты у нас всегда хотела быть генеральшей. А где он сам, твой генерал?

Серега засыпал Галку вопросами, но ее можно было и не спрашивать. Она и сама по-прежнему трещала без перерыва, накрывая на стол, наливая нам по рюмочке “для разгону”, похохатывая вдоль своим же откровениям и радуясь, что есть с кем наговориться всласть.

“Мой Николаша — чистая прелесть… Он у меня ласковый, как теля, и такой трогательный — бывает, я разозлюсь на что-нибудь, а он подойдет и давай утешать — лапает-лапает, тискает-тискает, трогает-трогает, ну и злости как не бывало, а я вся становлюсь такой растроганной — до слез прям… Это он с подчиненными на службе зверем рычит, а дома нежней нежного… Сейчас время худое, что-то пишут непотребное, разоблачают, а он у меня совестливый до не могу — так расстраивается, что ему ни есть, ни спать невмочь… Вось на тыдне, помню… Нет, вру — на прошлым тыдне, в общем, звонок ночью, представляете?.. Николаша трубку, значит, берет — у нас телефон у постели, но с егоной стороны, чтоб, если что, то адразу… Короче, звонит какое-то чмо, и ни здрасте, ни как дела, а с ходу: ты, говорит, падла последняя, тебя, говорит, убить мало — такой ты гадина, чтоб тебе, говорит, жизнь твоя паскудная поперек глотки встала… Просыпаюсь позжей — нет Николаши… Просыпаюсь под утро — а его все нет. Я на кухню, а он там сидит бледней простыни и трясется. Галочка, говорит, если бы ты знала, какой я гад… Как, говорит, стыдно — сил нет… Я его успокаиваю, мол, без стыда рожи не износишь, а он все об своем. Как только, говорит, меня земля носит!.. А в руке пистолет… Нет мне, говорит, прощения, но ты, мол, не беспокойся — тебя и детей я всем обеспечил. На даче, говорит, под печкой пошукай и знойдешь — на всю жизнь вам хватит, а я больше не могу — такой, мол, я гад… Даже подумать боюсь, как бы все кончилось, но тут звонок. Звонит тот же мерзавец, что и ночью, и говорит: извините, мол, ошибся номером, простите, это я не вам звонил и никакой вы не гад… Слава богу, что так. Но ведь столько нервов зазря истрепетал… Николаша мой адразу повеселел, потребовал водочки, и так вот счастливо все обошлось… Совестливый он настолько, что уже и нельзя так… А уж как по службе убивается — весь испереживался… Только летом чуток успокаивается… Мы же летом на даче все. Это сегодня на самом рассвете за ним приехали — вот вы нас и застали так удачно. У них там какой-то переполох, навроде тревоги. У нас эти учебные тревоги — все время. Вот и сейчас так неожиданно раптам — учебная тревога. Надо срочно лететь в Москву и учить тамошних москвичей уму-разуму… Только вы про это никому — это у нас военная тайна… Так я и говорю, что летом мы завсегда на даче. Там сейчас все наши детки и остались. Их у нас трое, и младшенькая — ну вылитый Николаша, только с кудряшками… А старший почему-то на Вадика похож, хотя мы тогда уже с Николашей жили. Напэуна я тогда об Вадике переживала, что такую боль над ним сотворила, вот сын и стал на него похожим. Ему в этом годзе двадцать стукнуло… Вот уже сколько годочков я с Николашей своим — даже и больше… Меня Вадик когда привез с собой, я прям ахнула — голая пустыня кругом и ветер песком фр-р в одну сторону, фр-р — в другую… Первые дни прям плакала с тоски… Вадик целыми днями на службе и всего себя тратит так, что домой возвращается уже ни на что не годный. Не то чтобы по Тимкиным листкам учиться — ему и по-обыкновенному ничего не надо… А дом наш? Дощатая будка, и ветер об нее песком — фр-р… Хоть помирай, так было тошно… А потом Вадик меня устроил работать в офицерскую столовую, и стало повеселей. Вот вскорости и появился мой Николаша. Я его сначала и видеть не видела — ходит какой-то плешивый капитан да облизывается, а мне и смотреть на него сорамна. Пущай, думаю, облизывается, мне-то что? Вокруг такие парни пригожыя… А одним вечером вот как сейчас — тревога у них учебная и никого в столовой. Все повара и официантки (я официанткой там работала) по домам разбежались, а я Вадика жду — он меня всегда сам из столовой домой забирал… Ну и заходит этот капитан… Я его холодными закусками обслужила, а больше-то и нет ничего — все разбежались… Стала за ним прибирать, а он следом за мной — на кухню. Ну, тут он меня маленько придушил и немножко снасиловал… Так у нас и началась наша семейная жизнь… Вадик спачатку…”