Господа гусары, молчать! - [47]

Пообещать свернуть ей шею? Убедительно не получится, потому что ни одной женщине он еще физической боли не причинил. Если не считать, конечно, мазохистку Олю. И вообще не считал это для себя возможным. Да, иногда хотелось, даже очень. Но хотеть и мочь не одно и то же.

Его считали жесткой, циничной сволочью — слышал о себе такое. И в глаза говорили, и заспинное передавали. Нисколько не задевало, потому что во многом это было правдой. Во всяком случае, по отношению к тем людям, которые его не интересовали. А интересовали единицы. Да, были те, от которых он так или иначе зависел, но с ними старался держаться дипломатично. Остальные… по большому счету, всего три человека когда-либо по-настоящему имели для него значение, и двоих из них уже не было на свете. Но то, что было связано с Аленой, делало его уязвимым. Она была его слабым местом. Как мягкое пузо у ежа.

Идти к Инне? Или нет? Стас не сомневался, что итог будет один. Если она узнала о них с Аленой, то ее уже ничто не остановит. И все же решил рискнуть. Хотя бы для того, чтобы выяснить, чего она от него хочет. Но ему и в голову не могло прийти, что это будет ловушка. Примитивный капкан.

В полдень у него была встреча с очередной клиенткой. Да, вот так — из постели с Аленой в постель женщины, на которую бесплатно даже не взглянул бы. И каждый раз теперь это давалось ему все с большим и большим трудом. Так почему бы не покончить со всем разом? Ответа на этот вопрос у Стаса не было. Как будто обреченно катился по инерции в пропасть, даже не пытаясь уцепиться за что-то. Как в греческой трагедии — рок, фатум, с которым невозможно бороться. Или это были всего лишь отмазки — чтобы ничего не решать?

Выйдя от Натальи, он увидел в телефоне значок пропущенного вызова. Алена. Набрал, но номер был недоступен. По правде, не хотелось разговаривать с ней до того, как встретится с Инной. Оставалось еще почти три часа, и Стас поехал в автосервис: хоть чем-то убить время.

Она встретила его в халате, растрепанная, как будто только что встала с постели. Неужели на что-то рассчитывала?

— Давай кофе выпьем и поговорим, — предложила весело, как будто разговор предстоял забавный и приятный.

— Говори, что хотела, и я пойду, — Стас остановился в прихожей.

Инна молча повернулась и пошла на кухню, и ему пришлось последовать за ней. Она неторопливо насыпала в джезву кофе, налила воды, поставила на плиту. Села за стол, положив ногу на ногу — полы кимоно разошлись, обнажив то, что Стас предпочел бы больше не видеть. Да что там, вообще никогда не видеть.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я тебя трахну, раз уж пришел? — спросил он, сев напротив.

— Я же написала, что никакого секса. Хотя это, наверно, было бы прикольно.

— Не вижу ничего прикольного. Инна, что тебе надо?

Она не отвечала. Закурила, сделала несколько затяжек, положила сигарету на блюдце. Разлила кофе по чашкам, села обратно.

— Ну, расскажи, как ты живешь? Сколько мы уже не виделись?

— Твою мать, мы будем о жизни разговаривать?

Инна взглянула на часы, медленно размешала в чашке сахар. Снова посмотрела на часы. И вот тут до Стаса дошло. Как до жирафа. И он даже дернулся встать, но тут в замке повернулся ключ…

Когда Алена обняла его — под окном, чтобы видела Инна, — у него на мгновение промелькнула шальная мысль. Может, не поверила? Или, может, ей наплевать на все — лишь бы быть с ним? Но кровь из прокушенной губы, острая боль в плече, куда все сильнее впивались ногти Алены, — это был ответ. И захотелось, чтобы боль эта была еще сильнее. Чтобы заглушила ту, которая разрывала все внутри.

Если бы только она захотела его выслушать!

А впрочем, даже если бы и захотела — что? Понять? Простить? Смог бы он на ее месте? Да он даже представить себя на ее месте не мог.

И все же Стас попытался. Но пришлось ответить на ее вопрос. Да или нет… И все.

Алена, нежная, хрупкая, вдруг оказалась такой сильной, что он почувствовал себя… Права была Инна — он жалкий трус. И всегда был таким. Трус и слабак, который только пыжился изображать из себя крутого.

А что сделал бы трус и слабак? Покончил бы с собой? Да ну, для этого тоже нужна хоть какая-то решимость. Позвонил в клуб и сказал, что заболел. Самохин был где-то за границей, а управляющий Стаса, кажется, побаивался — во всяком случае, слова поперек не сказал.

Вернувшись домой, он напился в такую дымину, как еще никогда в жизни. И, кстати, последним смутным воспоминанием, перед тем как нырнуть в черный алкогольный омут, был бритвенный станок в руках: удастся ли разломать и вытащить лезвие?

А почему бы нож на кухне не взять? Все тупые? Да, Стасик, такие же тупые, как твоя никчемная жизнь. Как ты сам. Давай, вперед. Жить не мог по-человечески и умрешь, как мудак. Искать тебя никто не будет. Когда начнешь вонять так, что потянет в вентиляцию к соседям, приедет полиция и труповозка. А ты будешь плавать в ванне в загнившей кровище — белый, разбухший. И вялый член — как водоросль. А когда об этом узнает Алена…

Мысль об Алене поставила точку. Надо быть последней сволочью, чтобы ко всему добавить ей еще и чувство вины. Она и так будет его ненавидеть. Сам во всем виноват — ему и жить с этим.