Господа, это я! - [20]

Врачи представили письменное решение: Мирский — Тер-Петросов душевнобольной, ни теперь, ни впредь он не способен участвовать в судебном следствии.

Все были удовлетворены таким заключением, кроме авторов судебного процесса. Последнее слово было за главврачом Буха Вернером.

Когда Камо впервые попал в Бух, он исподволь разузнал о медицинском персонале больницы. Мнения о многих из них не сохранились в его памяти, но слова одного из больных запомнились: Рихтер — палач, Вернер — чуть добрее.

Бух, 4-е июня, 1909 год.

В комнате трое: доктор Вернер, переводчица Ольга Харшкампф и Камо в кандалах. Настроение у обоих — и у врача, и у больного — чудесное, как занимающийся день.

Доктор Вернер подошел к Камо, положил руку ему на плечо, и в голосе у него послышались дружелюбные нотки.

— Господин Тер-Петросов, мое профессиональное чутье подсказывает, что сегодня у вас хорошее самочувствие, и я очень доволен.

Камо молчал.

— Вы обещали держаться сегодня спокойно и отвечать на мои вопросы, — снова заговорил доктор Вернер. — Что ж, давайте побеседуем. Видите, сегодня я никого не пригласил, потому что хочу, чтобы наш разговор был откровенным.

Камо молча кивнул.

— Можем начать?

Он снова кивнул.

— Как вас зовут?

— Семен Аршакович Тер-Петросянц. «Тер» означает: происхождение от семьи, члены которой принадлежат к духовному званию. Мой прадед и мой дед были священниками.

— Какого вы вероисповедания?

— Я — армянин, наша религия лишь немногим отличается от православной.

— Когда и где вы родились?

— В городе Гори на Кавказе, в мае или июне. Мне приблизительно 27 лет.

— Живы ли еще ваши родители?

— Когда я еще был в России, мои родители были живы.

— Здоровы или больны были ваши родители?

— Мой отец был купцом, поставщиком для войск, он сильно пьет, может выпить ведро вина. Моя мать умерла шесть-семь лет тому назад от брюшной водянки. Она умерла еще совсем молодой, я присутствовал при ее смерти.

— Были ли в вашей семье случаи душевной болезни, алкоголизма, нервных заболеваний?

— Когда я был ребенком, я был горячим патриотом, никогда не интересовался своими родственниками. Одна тетка, сестра моей матери, была очень нервной.

— Какую школу вы посещали и сколько вам тогда было лет?

— Я посещал прогимназию в Тифлисе. Я был очень юн, мне было приблизительно 7 лет, а покинул я школу в 18–19 лет.

— Хорошо ли вы учились и легко ли давалось вам учение?

— Я был всегда страшным сорвиголовой, чему хотел, тому и учился: по географии и истории я всегда учился прекрасно, арифметику же я не любил.

— Были ли у вас всегда хорошие отметки за поведение?

— Я постоянно сердил учителей, они всегда: были мною недовольны за то, что я делал много глупостей.

— Что вы делали после того, как покинули школу?

— Я хотел продолжать учиться дома. Иногда я читал по 14–15 часов в сутки, читал все, что меня интересует, например, социалистические книги.

— Служили ли вы на военной службе?

— Я не служил никогда, меня не призывали к отбыванию воинской повинности. Я и не желал вовсе служить, так как не хочу служить ни разбойникам, ни убийцам, ни палачам.

— Страдали ли вы половыми болезнями?

— Об этом я не желаю говорить. Болезнями я не страдал.

— При каком случае и кто нанес вам те раны, рубцы от которых имеются на вашей голове?

— Все это от полиции. Я не боюсь, я хочу все рассказать. Для себя я никогда ничего не делал, все, что я делал — я делал для партии. Я был агитатором. Повреждения на голове нанесены мне отчасти ударами шашки, отчасти ударами приклада во время одного армяно-турецкого столкновения. Я упал без сознания, мои товарищи оттащили меня; я проболел, насколько помню, четыре месяца, а сколько еще до того, я не знаю.

— Страдали ли вы после повреждения головными болями?

— Я не помню, я только стал еще более раздражительным.

— Подвергались ли вы в зрелом возрасте еще другим болезням или повреждениям головы?

— Я очень часто страдал головной болью.

— С каких пор вы страдаете катаром желудка?

— Шесть-семь лет назад произошла большая стачка. Я был агитатором. При этом было убито 15–16 человек, я хотел умереть вместе с ними и потому принял сильный яд — азотную кислоту. С тех пор я страдаю болями в желудке и в нижней части живота. У меня в России много приятелей среди аптекарей.

— Каким образом произошло повреждение вашего правого глаза?

— Вы можете со мной делать, что хотите, я этого не желаю рассказывать. Когда я попаду в Россию, то русская полиция все будет знать.

— Почему вы были так возбуждены в подследственной тюрьме? Говорят, вы там буйствовали?

— Я лишь один раз был там возбужден, потому что там желали, чтобы я пошел на прогулку, а я этого не желал, так как у меня в голове были различные мысли. Меня арестовали совершенно беспричинно, я никогда не желал совершать здесь ничего дурного. Если меня теперь освободят и я смогу снять комнату, то у полиции не будет никаких оснований для того, чтобы меня арестовать. Я приехал сюда лишь для того, чтобы посмотреть Берлин.

— Как же обстоит дело с чемоданом с двойным дном?

— Это все проделки полиции; тут очень много русской полиции, и она на все способна, чтобы заслужить ордена.

— Вы и здесь часто были возбуждены и говорили, что полиция приходила сюда, чтобы вас сфотографировать.