Господа, это я! - [14]

Старшая сестра Семена Джаваир Тер-Петросянц, 18 лет, служит кассиршей на Тифлисском фуникулере, а последние учатся в 3-й тифлисской женской гимназии».

Дело день ото дня разбухало. Шла оживленная переписка между Петербургом и Берлином.

«Ленин и большевики поднимут на ноги всю европейскую и мировую демократическую печать и прогрессивную общественность. Лишь бы ты выдержал, не дрогнул. Лишь бы сумел симулировать сумасшествие. По законам Германии душевнобольных лечат, а не судят. Не наказывают, пока не выздоровеют. Мы вызволим тебя из их когтей».

Так говорили Красин и Оскар Кон.

Камо запомнились озабоченный взгляд и добрые слова Красина: «Меньшевики оттачивают свои клыки, чтобы вонзить их в твое тело. Ты бы видел, как ликуют Мартынов, Мартов. Они и сейчас готовы расцеловать немецкую полицию, если она выдаст тебя России. Они наносят нам удар в спину. Ильич передает тебе приветы и добрые пожелания. Он верит в тебя».

Кон принес Камо записку от Карла Либкнехта: «Крепись, друг. Мы с тобой».

Красин, Кон, Либкнехт.

Владимир Ильич.

Ленин заботится о его спасении — это действовало на Камо как эликсир жизни. Ну что ж, господа немцы, давайте начнем игру, по предупреждаю: я на попятную не пойду. Сматывать удочки будете вы.

У него начались первые приступы сумасшествия. Он буйствовал, рвал на себе одежду, бил посуду, кидался на надзирателей, не оставался в долгу, когда его били, хотя потом ему устраивали безбожные побои. Берлинская полиция отказывалась признать его умалишенным.

«Вчера в камере подследственной тюрьмы у русского террориста Дмитрия Мирского был приступ сумасшествия», — уведомляла своих читателей берлинская «Локал анцейгер» 14 февраля 1908 года. Через день «русского террориста» вели в Берлинский суд.

Сколько любопытных взглядов! Цепочка полицейских разделила зал суда на две половины: слушателей и судей.

Камо сдержан, спокоен, безучастен, на лице выражение глубокой тоски, боли и горя. Когда ему указали на скамью подсудимых, он неистово ринулся туда, бросив на Оскара Кона, своего адвоката-опекуна взгляд, полный ужаса.

Потом уже, много времени спустя, Оскар Кон расскажет своим близким и русским товарищам: «Я был поражен, я не мог сосредоточиться, не мог поверить, что он не сумасшедший, что он всего лишь играет. Он артист, великолепный артист!»

За длинный стол, покрытый черным сукном, сели оракулы немецкого правосудия: председатель — советник окружного суда Масман, представитель прокуратуры — Фиген. Вместе с Оскаром Коном Камо защищал и адвокат Клебанский. В качестве медицинских экспертов выступили медицинский советник Гофман, доктор Мюзам, химик, доктор Герман Каст, переводчица Ольга Харшкампф. Не поленился и пожаловал сюда следственный эксперт, начальник политической полиции Хенингер. Были приглашены свидетели, в их числе и комиссар по уголовным делам фон Арним, по приказу которого был арестован Камо.

«Настоящее созвездие», — разглядывая их, с иронией подумал Камо, уловив подбадривающий взгляд Оскара Кона.

— Вы утверждаете, что являетесь Дмитрием Мирским?

Камо посмотрел на спрашивающего, поднялся, снова сел и, пошевелив губами, тихо произнес:

— Да.

— Расскажите о себе. Кто вы?

— Не знаю.

— Где вы сейчас находитесь?

— Мне двадцать шесть — двадцать семь лет. Родился в России. Жил в Тифлисе.

— Что вы можете сказать о взрывчатых веществах, обнаруженных у вас в чемодане?

— Полиция, воры. Ах, как вы меня мучаете! Я очень устал…

— Есть ли в Москве река?

— Да.

— Как она называется?

— Не знаю.

— Когда вы были в Петербурге?

— Не знаю.

— Что вам там нравится?

— Памятник Петру Великому, Невский, проспект.

— Вы социал-демократ?

— Да, русский социал-демократ.

— Какая разница между русским социал-демократом и немецким?

Камо пожал плечами.

— Садитесь. Доктор Гофман, у вас есть вопросы?

— Разрешите? — сказал доктор.

— Прошу.

Гофман обратился к Камо.

— Где вы жили?

— В Тифлисе.

— Не страдали ли психическими заболеваниями ваш отец или мать?

— Спросите у них.

— Мы о нем пока мало знаем, — обратился к председателю суда Гофман. — Сомневаюсь, что он в состоянии участвовать на заседании суда. По-немецки совсем не понимает, на русском, как говорит фрау Харшкампф, изъясняется плохо.

— Разве в подследственной тюрьме вы не наблюдали за его поведением? — недовольно спросил председатель.

— Наблюдал. Ничего странного в нем не замечалось. Шестого февраля он беседовал со своим адвокатом, а седьмого у него начался приступ сумасшествия. Возможно, что разговор между ними подействовал на его психику. Вероятно, адвокат сообщил ему, что он совершил тяжкое преступление и его ждет длительное тюремное заключение?

— Я протестую, — не вытерпел Оскар Кон. — Ничего подобного я не говорил, хотя тоже заметил в нем психические отклонения.

— Сядьте, господин Кон, — сдержанно сказал председатель и повернулся к Гофману. — Дальше, господин советник.

Дальше. Камо прекрасно помнил, что произошло дальше. Он стал буйствовать, его увели в камеру буйно помешанных. Он снова с умалишенными, они кусали друг друга на глазах у безучастных надзирателей. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Играй до конца. Не забывай, что за тобой отовсюду следят. Будь крайне осторожен, обдумывай и взвешивай каждый свой шаг.