Горят как розы былые раны - [38]

Так вот, кипящий гневом спецкор «Вестника», как бы продолжая в передовице красной нитью тему саратовского беспредела, сообщил о том, что привезенная в город для народных масс частная коллекция немецкого мецената Гросса претерпела некоторые изменения. То есть везли из Дрездена двадцать картин частного коллекционера, а привезли девятнадцать. Даже не так. Правильно будет – везли двадцать, привезли двадцать, а выставили девятнадцать. Впрочем, всего на полчаса. Прознавши о пропаже, герр Гросс велел ярмарку-распродажу свернуть и картины везти обратно.

Непонятно, чего бы так волноваться немецкому бонзе, неосмотрительно вознамерившемуся похвалиться перед дремучими саратовчанами своим культурным наследием. Украли-то всего ничего. Если коротко – красный фон, на нем – синий круг. Все размером тридцать сантиметров на сорок. То есть рублей на тридцать, если еще включить туда стоимость кисточки. Называлось это произведение искусства, как и следовало предполагать, «Синий круг». Такой художественный изыск мог сотворить или русский ребенок, или взрослый еврей. Но немец переполошился так, словно нарисовал этот круг Рембрандт. Бюргер одурел от обиды до того, что выставил Саратову счет в тридцать миллионов евро. Умные люди обычно сначала бюджетом Саратова интересуются. А уже потом, нате, в смысле дайте тридцать миллионов.

Понятно, что сначала ответило руководство города немецкому культурному наследнику: мол, мы не покупатели, а провинциальные российские власти, а краеведческий музей, куда вы полотна привезли, – не Сотбис. Так что никаких вопросов. С директором краеведческого музея разговаривайте. Может, он воров и видел, фамилии знает. Тут бюргер окончательно спятил. Пишет через юристов: как же так, господа, разве не ваше областное управление культуры давало мне гарантии сохранности картин? Ну и копии министру культуры Российской Федерации.

Тут прокуратура что-то занервничала. Возбудил их этот круг до аффекта. Так ответственно за дело взялись, что уже за себя не отвечали. Стали искать злоумышленника, укоротившего список картин Гросса, и выяснилось, что любителем синего на красном оказался житель города Саратова, некий Заманский. Человек с редким именем и еще куда более оригинальным сочетанием этого имени с отчеством: Владимир Владимирович. Тут его и приняли. Почти по программе максимум. Дали четырнадцать лет, поскольку картину растяпа вернуть не смог. Потерял, говорит. Малевича потерял. Бывает. Что примечательно – в Саратове часто теряют картины. Идет человек, идет, несет картину под мышкой, а домой приходит – нету. Эпидемия просто. Каждый год по две-три картины. И что еще более примечательно – не было еще случая, чтобы кто-то в Саратове Малевича потерял, а кто-то, следуя незыблемому закону Ломоносова, нашел.

– Густав! Если бы тебя кредиторы коллекторам слили, что бы ты предпринял?

– Я не делаю долги, – пробасил тот, уже просматривая списки дебиторских задолженностей «Инвестстроя».

– Хорошо. Если бы кредиторы взяли за горло меня, что бы я делал?

– Я бы тебе не советовал делать долги.

– Дурак ты, Густав. И папа твой дурак. И дядя твой дурак. И дети твои дураками вырастут.

– Неправда. Мой дядя не дурак.

Голландец занес имя Заманского в поисковик, чтобы проверить по картотеке преступников, причастных к хищениям культурных ценностей.

Ждал около минуты, глядя на экран, где крутились буквы и цифры, прося его набраться терпения. Песочные часы. Хлоп! Экран расцвел.

Информации нет.

– Так не бывает.

Он повторил поиск, внеся год рождения похитителя, место регистрации в Саратове и все остальное, что обнаружил сначала в статье, а потом в приговоре суда.

Песочные часы. Чистый бланк посреди экрана, на баннере – «Информации нет».

– Голландец! У Черкасовой долгов на двадцать миллионов рублей. Это разве долги для строительной компании? Это не долги, а честное, прозрачное ведение бизнеса!

«Где же ты потерялся, Заманский?»

– Какой у нее учредительный капитал?

– Сто миллионов! – дико хохотнул Густав.

– И она банкротится?

– И она банкротится!

– А имуществом почему не отвечает? – крикнул Голландец, разыскивая Заманского по картотеке Главного управления исполнения наказаний.

– А оно есть, имущество?

– Правильный ответ! – похвалил Голландец, найдя имя саратовского растяпы в списках одной из колоний строгого режима. – А где это?.. – пробормотал он уже вполголоса.

Вскоре нашелся ответ и на этот вопрос. Колония находилась в Саратовской области, в городе Энгельсе.

«Давай, давай, – торопил он себя, – немного осталось…»

Разгребая ворох ненужной информации, он наконец-то отыскал последний документ, в котором упоминался Заманский. Это был список погибших при пожаре в сентябре две тысячи второго года. Восемь человек, среди них – он. Тело на руки родственникам не выдавалось. В этом же году жена его сошлась с капитаном. Тогда еще, наверное, не капитаном. Лейтенантом – максимум.

Отключив компьютер, Голландец махнул рукой Густаву:

– Позвони дяде! Он объяснит тебе, что долги бывают производственные, а бывают личные.

– Ты куда? – встревожился Густав. Такие вопросы задавать в Комитете было не принято. Но Голландец отнес несдержанность коллеги на счет волнения Густава. Нехорошо, когда руководителем операции назначают тебя, а яйцо находит другой.