Горящий человек - [3]

Да, когда дед в достаточной степени проникся уважением к уму этого иноземного вельможи, Сулис нанес решающий удар. Он не только предложил за мою мать — вдову! — выкуп больше, чем за девицу из дома Великого Тана, целое состояние в мечах, наббанских конях и золотой посуде, но вдобавок выразил готовность оставить брата и меня на попечение деда.

Годрик не совсем еще отказался от своих надежд на Эльфрика, и эта мысль привела его в восторг, но во мне он особо не нуждался, И двое мужчин порешили, что матери будет веселее на новом месте, если она возьмет с собой хотя бы одного ребенка.

На том и сговорились, и чужеземец вошел в семью бывшего Великого Тана. Остальным танам Годрик сказал, что намерения у Сулиса самые добрые и что своей женитьбой он честно доказал свое желание жить в мире с Озерным Народом. С ним есть священники, которые очистят замок от беспокойных духов — Годрик передал танам то, что сказал ему сам Сулис, — и потому водворение Сулиса в замок принесет нашему народу двойную пользу.

Не знаю, что думали об этом Освеард и другие таны. Но, приняв в расчет суждение Годрика и силу пришельца — а быть может, испытывая тайный стыд по поводу смерти моего отца, — они сочли за благо согласиться. И господину Сулису с молодой женой отдали во владение заброшенный замок со всеми его развалинами и призраками.

Любила ли мать своего второго мужа? Об этом я знаю не больше, чем о чувствах Сулиса, и оба они так давно умерли, что не осталось никого, кроме меня, кто бы знал их обоих. Когда она впервые увидела его на пороге Годриковадома, он, конечно, был на диво хорош. Уже не первой молодости — он, как и мать, успел овдоветь, хотя его жена умерла десять лет назад, тогда как ее утрата была еще свежа, — однако большой человек из величайшего города на свете. Поверх доспехов он носил белоснежную мантию, застегнутую на плече бирюзовой пряжкой в виде его фамильного герба, цапли. Шлем он, входя в дом, взял на сгиб руки, и мать могла заметить, что волос у него осталось мало так, каемка на затылке и над ушами, так что лоб блестел при свете очага. Он был высок, крепкого сложения, с выбритым квадратным подбородком и крупным широким носом. Сильное, тяжелое лицо имело задумчивый вид и носило отпечаток грусти — такое лицо, сказала мне однажды мать, могло быть у самого Бога в Судный день.

Он и напугал ее, и взволновал — я знаю это по ее рассказам об их первой встрече. Но любила ли она его — тогда и в последующие дни? Не могу сказать. Да и какая кому разница после стольких-то лет!

В доме свекра ей жилось тяжело. Что бы она ни чувствовала в глубине души, я не сомневаюсь, что за Сулиса она шла с радостью.

* * *

В тот месяц, когда мать умерла, на моем тринадцатом году, она сказала мне, что Сулис боялся ее полюбить — так она думает. Больше она ничего не объяснила — она была совсем уже слаба, и ей было трудно говорить — и я до сих пор не знаю, что она хотела сказать.

В предпоследних словах, которые она сказала мне, было еще меньше смысла. Когда слабость в груди так одолевала ее, что она едва могла дышать, она нашла в себе силы произнести: «Я — только призрак».

Быть может, она говорила о своих страданиях, о том, что только цепляется за жизнь — как робкий дух, который не решается отправиться на него и остается в знакомых местах. Ее последняя просьба доказала, что она устала от тягот этого мира. Но я с тех пор часто думала, не было ли в ее словах иного значения. Не хотела ли она сказать, что после смерти моего отца жила призрачной жизнью? Что она стала тенью в собственном доме, тенью, которая блуждала по темным коридорам замка в надежде, что ее оживит взгляд второго мужа — а этот молчаливый, отягощенный тайной думой человек так и не посмотрел на нее?

Бедная моя мать. Бедная наша, преследуемая роком семья!

* * *

Я плохо помню первый год замужества матери с господином Сулисом, но не могу забыть того дня, когда мы въехали в наш новый дом. Другие отправились туда раньше нас, чтобы по возможности облегчить нам переезд, — я это знаю, потому что на зеленом Внутреннем Дворе уже разбили большой шатер, где мы и спали первые месяцы. Но моему ребяческому разуму представлялось, что до нас туда не ступала нога ни одного смертного. За каждым углом я ожидала ведьм и людоедов.

Поднявшись на утес по дороге, что шла рядом с Королевским озером, мы добрались до крепостной стены и двинулись в обход самого замка. Люди, посланные вперед, кое-как прорубили тропу в тени стен, так что нам приходилось легче, чем им. Мы ехали по зеленому коридору между стеной и лесом. Лесная растительность подступала вплотную к замку, оплетая корнями и лозами его камни.

У северных ворот замка мы увидели неприглядную вырубку с торчащими пнями и почерневшей от огня травой — оживленный город Эркинчестер, раскинувшийся ныне у подножия замка, никому еще и во сне не снился. Да и не весь подлесок еще вырубили. Зеленые побеги цеплялись за стены ветхой привратницкой, росли в трещинах каменных столбов, оставшихся от былых ворот, свисали длинными косами в проем.

— Видите? — Господин Сулис простер свои сильные руки так, словно он сам придумал и создал эту пустыню. — У нас будет самый большой и древний дом на свете.