Горящая земля - [43]

Финан заложил на засов наружные двери и приказал зажечь во дворе факелы. Дождь шипел в пламени и делал скользкой брусчатку.

Большинство моих людей жили неподалеку, и они пришли один за другим. Некоторые из них были пьяны. Финан и Сердик встречали их у наружных дверей и посылали за кольчугами и оружием.

— Ты ожидаешь боя? — спросил я Финана.

— Они воины, — просто ответил тот.

Он был прав, поэтому я тоже надел кольчугу. Я оделся как полководец. Я оделся для битвы; на моих руках блестело золото, у пояса висели оба меча, и, едва я застегнул пряжку ремня, явился посланец Альфреда.

Посланцем был отец Беокка. Мой старый друг пришел один, его священническое одеяние перепачкалось, потому что он шел по мокрым от дождя улицам. Он дрожал, и я поставил табурет у главного очага и набросил ему на плечи меховой плащ.

Он сел и протянул здоровую руку к пламени. Финан проводил его от передних ворот и остался в зале. Я увидел, что Скади тоже прокралась в темный угол. Перехватив ее взгляд, я коротким кивком дал понять, что она может остаться.

— Ты заглядывал под пол? — внезапно спросил отец Беокка.

— Под пол?

— Римляне нагревали свои дома топками, выпускавшими жар в пространство под полом.

— Знаю.

— А мы делаем дыры в крышах и сооружаем очаги, — печально произнес он.

— Ты заболеешь, если и дальше будешь расхаживать такими холодными, мокрыми ночами, — сказал я.

— Конечно, полы большей частью обрушились, — проговорил Беокка, как будто это был очень важный довод, который он не мог не привести. Он постучал по плитам пола палкой, на которую теперь опирался при ходьбе. — Но твои полы, похоже, в хорошем состоянии.

— Мне нравится очаг.

— Очаг утешает, — согласился Беокка, обратил ко мне здоровый глаз и улыбнулся. — В монастыре в Эскенгаме поступили очень умно — они ухитрились затопить пространство под полом сточной водой, и единственным решением проблемы стало разрушить дом до основания и построить заново. Вообще-то это оказалось даже благословением.

— Почему?

— Среди дерьма они нашли золотые монеты, — объяснил Беокка, — поэтому я подозреваю, что их поток направил Бог. А ты как считаешь?

— У моего бога есть дела поважнее, чем беспокоиться о каком-то там дерьме.

— Вот почему среди твоего дерьма никогда не бывает золота, — сказал Беокка и начал смеяться. — Так-то, Утред! — торжествующе продолжал он. — Я наконец-то доказал, что мой Бог более могуч, чем твои фальшивые идолы!

Он улыбнулся мне, но его улыбка медленно угасла, и он снова начал выглядеть старым и усталым. Я любил Беокку. Он был наставником моего детства, всегда раздражительным и педантичным, но он был хорошим человеком.

— У тебя есть время до рассвета, — сказал он.

— Чтобы сделать что?

Он заговорил так, будто собственные слова приводили его в отчаяние.

— Ты отправишься к королю как кающийся грешник, без кольчуги и оружия. Ты будешь унижаться. Ты передашь ведьму королю. Все земли, какими ты владел в Уэссексе, конфискованы. Ты заплатишь церкви виру за жизнь брата Годвина, и твои дети будут заложниками, пока ты не заплатишь.

Молчание.

Искры, кружась, летели вверх. Пара моих борзых вошли в комнату. Одна обнюхала одежду Беокки, заскулила, а потом обе устроились у огня и мгновение смотрели на меня печальными глазами, прежде чем закрыть их.

— Насколько велика вира? — спросил за меня Финан.

— Тысяча пятьсот шиллингов, — сказал Беокка.

Я издевательски осклабился.

— За безумного монаха?

— За святого, — ответил Беокка.

— Безумного дурака! — прорычал я.

— Святого дурака, — мягко сказал Беокка.

Вира — цена, которую мы платим за смерть. Если меня осуждают за несправедливое убийство мужчины или женщины, я должен заплатить их родственникам, и цена зависит от ранга убитого. Это справедливо, но Альфред назначил за Годвина виру почти такую же большую, как за убийство человека королевской крови.

— Чтобы ее заплатить, — сказал я, — я должен буду продать почти все, что у меня есть, а король только что отобрал все мои земли.

— И еще ты должен дать клятву верности Этелингу, — сказал Беокка.

Обычно он то и дело раздражался на меня и говорил все быстрее, по мере того как его раздражение росло, но той ночью он был очень тих.

— Итак, король разорит меня и привяжет к своему сыну?

— И вернет колдунью ее мужу, — сказал Беокка, глядя на Скади в черном плаще, чьи глаза мерцали из самого темного угла комнаты. — Скирнир предложил награду за ее возвращение.

— Скирнир? — переспросил я.

Это имя было мне незнакомо.

— Скирнир — ее муж, — ответил Беокка. — Фриз.

Я посмотрел на Скади, которая отрывисто кивнула.

— Если он ее вернет, она погибнет, — сказал я.

— Тебя это заботит? — спросил Беокка.

— Мне не нравится убивать женщин.

— Закон Моисея гласит, что мы не должны разрешать ведьме жить, — сказал Беокка. — Кроме того, она — прелюбодейка, поэтому ее муж имеет данное Господом право убить ее, если пожелает.

— Скирнир — христианин? — спросил я.

Ни Скади, ни отец Беокка не ответили. Тогда я спросил у Скади:

— Он тебя убьет?

Она молча кивнула.

— Итак, — я снова повернулся к Беокке, — до тех пор пока я не заплачу виру, не дам клятву Эдуарду и не пошлю Скади на смерть, мои дети будут заложниками?