Горячие сердца - [49]
— Ваш поцелуй я не передала в штаб.
— Хорошо сделали. — Он показал в улыбке крепкие белые зубы.
Анна Петровна так же машинально ловила сквозь возбужденное оживление признаки усталости на лицах летчиков, отмечала складки вокруг ртов, синие тени под глазами, набухшие веки. Она отчетливо видела, как вздрагивали пальцы некоторых штурманов, когда они водили карандашами по карте, давая объяснения начальнику штаба.
А стрелки часов тащились, как мертвые...
— Товарищ капитан, сколько времени... — Она хотела досказать: лететь от цели до нас? Но не досказала.
Дежурный удивленно глянул на свои часы, сверил их со стенными:
— Все в порядке.
— А я думала... стали.
«Говорит Буря...»
Эти простые слова прозвучали для нее, как удар грома.
«Говорит Буря... Не имею приема. Могу только передавать. Правый мотор выбыл. Иду на триммере. Скорость снижается еще задуванием в штурманский фонарь, разбитый снарядом. При подходе вызову. Отвечать будете световыми сигналами... Буду над вами через двадцать минут...»
Последние сутки казались ей целой жизнью, но зато эти двадцать минут стрелки пробежали в одну секунду. Да нет, в сотую долю секунды!
«Говорит Буря. Шасси не встало на место. Обратно тоже не убирается».
— Передайте «Буре», — крикнул с балкона полковник: — уйти из зоны, экипажу покинуть самолет на парашютах!
«Буря... Буря... говорит Нина... принимайте Нину...»
«Говорит Буря... Повторяю: шасси осталось в полувыпущенном состоянии... Попытаюсь сесть...»
Полковник вбежал в будку:
— Повторите: посадку запрещаю... Экипажу оставить самолет.
— Товарищ полковник, у него нет приема.
— Проверьте!
«Говорит Нина... вы слышите меня, Буря?»
«Нина... Если поняли о шасси, дайте две белые ракеты».
— Две белые ракеты! — приказал начальник штаба.
«...Ракеты вижу. Сейчас выбросятся стрелок и радист. Я вернусь через пять минут. Если все будет готово к посадке, дадите две зеленые. Уточняю: шасси полувыпущено. Правой консоли нет. Правый мотор стоит».
Анна дрожащей рукой отвела один наушник. Она напряженно ловила то, о чем говорили между собой начальник штаба и дежурный.
— Какого чорта? — сердито проговорил полковник. — Это уже не лихачество, а просто безумие.
Дежурный секунду подумал.
— Да, он не имеет права рисковать штурманом и собой.
— Не похоже на Гастелло...
— Да, очень странно.
Тошнотный клубок снова стал приближаться к горлу Анны.
Но внимание привлек радист:
«Говорит Буря... Переключаю на командира...»
И она услышала голос Николая:
«Сейчас прыгнут стрелок и радист. Штурман прыгать не может. Тяжело ранен в обе руки. Подготовьте мне посадку с северо-запада. Иду юзом под сорок пять градусов. Попытаюсь сесть. Если поняли, дайте две белые... Спасибо. Дайте на меня прожектор. Бросаю экипаж. Ухожу на круг. Вернусь через пять минут».
Анна чувствовала, что ее шея стала вдруг слишком слабой, чтобы держать голову, отягощенную наушниками. Их стальной обруч сжимал череп, как тисками. А клубок в горле стал таким большим, что она должна была открыть рот, чтобы глотнуть воздуха. Но все это длилось лишь до того мгновения, когда в ее сознание, как сквозь вату, вошла фраза, сказанная полковником:
— Нужно сменить у коммутатора жену Гастелло.
— Да, это не для нее.
Анна выпрямилась на стуле.
— Товарищ Гастелло, мы вас сменим.
Она обернулась к двери, за которой сиял свет прожектора:
— Нет.
Ей показалось, что в луче на мгновение сверкнул самолет, но внимание тотчас отвлекли появившиеся в световом столбе парашютисты. Их черные точки стремительно скользнули по светлому спуску. Как вспьшка белого пламени, раскрылся первый парашют... второй...
Гул мотора удалился к востоку.
Стрелки снова тащились по минутам, как мертвые.
Две...
Три...
Четыре!
Звук мотора возник одинокий, сиротливый.
Пять минут!
«Говорит Буря... Буду садиться так, чтобы спасти штурмана. Если все готово, дайте две зеленые».
— Свет? — откуда-то из бесконечного далека донесся до нее голос полковника.
— Наготове, — ответил капитан.
— Пожарные, санитарка?..
Ей захотелось закрыть глаза.
Но даже сквозь опущенные веки по зрачкам ударил яркий свет, заливший посадочную дорожку. Каждая шероховатость бетона была видна. По сторонам, серебряные от яркого света, пошевеливались травинки. Каждая шевелилась в отдельности. И каждую было видно.
Наступила тишина. Такая полная, что Анне казалось, будто она слышит, как шевелится трава.
Гул мотора приближался. Стал ниже. Еще ниже. Перешел в свист винтов, в шуршание воздуха о крылья исковерканной машины. Шум катился, как бесформенный комок звуков.
Самолет вынырнул из темноты неожиданно. Он ворвался в полосу яркого света боком, крылом вперед. Над самой землей, когда ноги нелепо торчавшего вперед шасси уже едва не зацепились за бетон, нос самолета вдруг задрался и полез вправо и вверх. Машина повисла, провалилась, зацепилась хвостом за дорожку. Скрежет хвоста о бетон тотчас сменился гулким хрустом крыла. Самолет повернулся на нем, как вокруг вертикальной оси, и с грохотом упал всем брюхом на бетон.
— Его спасло то, что он сумел погасить скорость, — спокойно проговорил полковник.
Но ему никто не ответил: дежурного уже не было в будке, а голова Анны беспомощно лежала на столе коммутатора.
