Горячие моторы - [2]

Вспоминаю какое-то питейное заведение, вроде как гаштет. Мы пели, орали во всю глотку, раскачивались в такт пению, так что тряслись даже прокопченные потолочные балки. Потом Тони взялся за аккордеон – невзирая на предписание отправить все предметы личного обихода домой, он умудрился его сохранить в огромном чехле, запрятав между снарядными ящиками. Тони растянул меха – и веселье достигло кульминации. Мы перепели все народные песни, альпийские, немецкие. Наши рулады привлекали народ с улицы, и вскоре в гаштете было не протолкнуться. Мой хозяин – он, кстати, и приволок меня сюда – хлопал меня по плечу и все повторял: «Ну, с вами не соскучишься!»

Где-то без нескольких минут десять вечера дверь вдруг распахнулась, и ввалился наш Старик. Остановившись почти у порога, он суровым взглядом обвел присутствующих в зале и поморщился от табачного дыма. Но тут же сменил гнев на милость:

– Продолжайте, чего уж там!

Пальцы Тони плясали по клавишам аккордеона. Играл он виртуозно, и мы снова распевали песенку об Eissack. Мы знали, что нашему командиру песня эта – бальзам на душу. Тони пропел последний куплет, и мы как по команде поднялись. Мы были на седьмом небе от счастья – наш Старик улыбнулся! Мы понимали, отчего его занесло в этот гаштет без двух минут десять. Он пожелал нас испытать. Не дай бог, если бы мы не поднялись для приветствия. Он бы этого нам не простил – пришлось бы пахать так, что штаны с задницы свалились бы. Разумеется, он не уловил, что мы, пока пели, успели передать остальным – «Встать!». Старик был явно растроган, а когда мы стали хватать пилотки и ремни, смилостивился:

– К 24:00 – всем разойтись!

Стрелки часов приближались к полуночи. Тони заставил свой инструмент испустить тяжкий вздох, и мы все действительно стали расходиться. Вечер вышел на славу – развеселый и хмельной. Командир остался, пил и пел вместе с нами. Мы впервые лицезрели свое непосредственное начальство в столь непринужденном виде! Несколько лет спустя я узнал, что наш Старик погиб уже в должности командира батальона и кавалером Рыцарского креста.

Когда на следующее утро мы рассаживались по грузовикам, лишь с большой натяжкой можно было заявить, что, дескать, наша рота – «в полной боевой». Недосып и похмелье свое дело сделали – физиономии отекшие, настроение вялое, двигались мы словно сонные мухи. Взревели двигатели, и мы из кузовов принялись махать на прощание жителям этого гостеприимного городка, собравшимся на рыночной площади проводить нас.

В отличие от минувшего дня сейчас мы мчались по автобану навстречу яркому солнцу. Интересно, куда нас все-таки везут? Тони рассуждал:

– Что-то случилось… Мы направляемся в Австрию. А оттуда и до дома рукой подать.

Каждый раз, когда вдали показывался указатель съезда с автобана, мы напряженно вглядывались вперед, следя за головной машиной. Остался в стороне Франкфурт-на-Майне, теперь мы неслись мимо Мангейма. Так что прогнозы Тони по поводу Тироля явно не сбывались – нас снова встретят милый небольшой городок и его приветливые жители. Но – где-то в верховьях Рейна. Потом мы по мосту переехали реку, миновали и Эльзас. Колонна машин змеей изгибалась на узких горных шоссе – водителям приходилось глядеть в оба, чтобы грузовик не занесло на обледенелой и заснеженной дороге. Несколько раз у меня душа в пятки уходила – мы ехали по самому краю ущелья. М-да, Вогезы – настоящие горы!

Примерно к полуночи колонна остановилась – нашим пристанищем на следующие несколько недель стала деревенька под названием Уж. Лишь по прошествии времени мы узнали, почему мы так внезапно сорвались с места. Дело в том, что германские дивизии к этому времени, оккупируя Францию, оголили многие районы, а нас перебросили для заполнения пустых мест.

В канун Рождества я стоял на посту как раз неподалеку от деревенской церквушки. Для меня, родившегося и выросшего в городе, оказаться в тот зимний, холодный вечер в деревне, да еще вдобавок и на посту, было целым событием. Над заснеженной деревней висела тишина. Все мои товарищи, оставшиеся в натопленных домах, давным-давно спали. Свет горел лишь в окнах караульного помещения. Там оставалась бодрствующая смена. Наверное, уже прикончили принесенный шписом глинтвейн. По кристально-ясному, усыпанному звездами небу было видно, что завтра предстоит еще один морозный день.

Ближе к полуночи деревенские улочки оживились. Французы отовсюду спешили к церкви – мужчины, женщины, дети. Напоминавшие призраки силуэты исчезали в дверях бокового входа в церковь. Сквозь толстые каменные стены не доносилось ни звука, лишь свет свечей, преломляясь в витраже, падал на снег.

Некоторое время спустя величественно зазвучал орган, послышалось приглушенное стенами пение церковного хора. Я стоял, слушая рождественские песнопения, уносясь мыслями далеко-далеко, на родину. Вот и мои родители сейчас, наверное, собрались за столом в гостиной. Я от души надеялся, что они получили мою посылку из Голландии.

Орган умолк. Выходившие из церкви люди разбредались по домам. Вскоре улицы опустели, будто и не было рождественской службы. С неба мягко падал пушистый снег. Стояла тишина, нарушаемая лишь хрустом снега под подошвами моих сапог.