Горячее сердце - [6]

— Я не очень красная?

— Что с тобой? Нет!

Вера тщательно причесала волосы, поправила воротничок. Скосив глаза на дверь, прошептала:

— Кто этот, который стучал в дверь?

— Политехник Сергей Бородин, — ответила Ариадна. Тон голоса у нее был обыденный, такой, словно этот Бородин ничего особенного не представлял. Вера даже обиделась за него.

— А тот?

О худощавом Ариадна сказала, не сдерживая восторга:

— Теперь я тебе могу назвать его. Это Николай Толмачев.

Видимо, его очень уважали, этого Толмачева.

В комнате было дымно и шумно. Около стола, на котором желтел плечистый самовар, запальчиво кричал «француз»:

— Я не признаю слюнявых настроений!

Он размахивал рукой после каждого слова.

Все смотрели на этюдик без рамы, который держал в желтой руке вислоносый студент. Рука у него прыгала. Видно было, что он волновался. На холсте была нарисована деревенька с провалившимися соломенными крышами.

— Настроение есть. Это неплохо. А еще? — сказал Толмачев. Теперь он показался Вере совсем понятным. Даже по возрасту он был почти таким же, как она. На год — на два постарше.

Художник показал альбом с набросками. На последнем листе улыбающиеся солдаты слушали граммофон.

— Вот это уже не то! — нахмурившись, сказал Толмачев. — Походная жизнь, война у тебя очень приятны. А так ли?

Художник положил альбом на этажерку, скрестил руки на груди.

— Это же с натуры.

Бородин, заслонив его ото всех своей широкой спиной, крикнул:

— С натуры! Так ведь ты мог с натуры изобразить верноподданническую манифестацию, да так, что все бы умилялись.

Вера слушала, вбирая в себя эти слова. Ей хотелось, чтобы больше говорил Сергей Бородин, чтобы еще сказал что-нибудь Николай Толмачев, но кто-то запел густым сильным голосом, явно подражая Шаляпину, «Дубинушку». Веру схватила за руку черноволосая второкурсница из их института — Зара Кунадзе.

— Садись! Споем.

Порывистая, угловатая, то и дело взмахивая накинутой на плечи клетчатой шалью, она говорила громко, почти кричала, видимо, не замечая этого.

Вере хотелось еще послушать, о чем говорит Бородин художнику, но песня погасила спор. Пели дружно, вдохновенно «Дубинушку», задумчиво — «Вечерний звон», «Слушай!».

Вдруг Зара вышла на середину комнаты. Перекинув толстую смоляную косу на грудь, взмахнула шалью и произнесла, обращаясь к вислоносому студенту:

Художники ее любили воплощать

В могучем образе славянки светлоокой.

— Долой Надсона! — крикнул «француз».

Зара не обиделась, не смутилась. Сверкнув черными лукавыми глазами, с акцентом сказала:

— Придется специально для Бородина читать, — и вдруг звонко, порывисто воскликнула:

Над седой равниной моря

Ветер тучи собирает!

Декламировала она самозабвенно. Вере показалось, что Зара сама похожа на звонкоголосую, рвущуюся ввысь птицу.

Вера не думала, что ей тоже придется читать стихотворение. Но Ариадна, обняв ее за плечи, попросила:

— Я очень хочу, чтобы ты прочла нам «Каменщика». Расскажи!

Вера любила читать стихи, знала, что умеет читать, но здесь вдруг появилась непонятная робость и скованность. То ли потому, что большинство людей было незнакомо ей, то ли из-за того, что от дверей на нее пристально смотрел «француз» в накинутой на плечи тужурке.

Когда она кончила читать, Бородин стоял, так же пристально рассматривая ее, и резко, словно доской о доску, бил в ладоши.

— Еще раз прошу «Каменщика»! Еще! — крикнул он.

Но в это время в коридоре что-то со звоном упало, послышался стук в дверь. Мелькнуло бледное лицо художника, раздался крик:

— Белоподкладочники! — и «француз» бросился к выходу.

Послышались крики, треск дерева. Кто-то погасил свет. Приникнув к окну, Вера видела, как на снег выскочил человек, за ним, спотыкаясь, влетел в сугроб второй, третий. Отряхивая от снега шапки, подбирая галоши, они побежали прочь. На середину улицы, разгоряченный, с развевающимися на ветру волосами, вышел «француз». Он смеялся и грозил кулаком убегавшим, хохотал, держась за бока, и снова грозил кулаком.

— Знай наших! Ну и Бородин, — с неодобрением сказала Зара. — Ему весь рукав оторвали; не смех ли, белоподкладочники из медицинской академии «повеселиться» с нами захотели...

Вера вдруг почувствовала тревогу за «француза».

— Может быть, надо помочь? — спросила она.

Кунадзе махнула рукой.

— Там уже ему зашивают.

Но Вера не могла успокоиться, вышла в коридор. Николай Толмачев держал Бородина за пуговицу синей косоворотки и с упреком смотрел на него.

— Ведь за тобой «хвост», зачем ты ввязываешься в потасовки? Выскочил на улицу. Кулаком потрясаешь. Почище Кузьмы Крючкова. Герой!

— Ну, а как иначе? — закинув движением головы волосы, виновато спросил Бородин.

«Все равно бы он не смог спокойно смотреть, когда дерутся другие», — подумала Вера, глядя на его решительный профиль. Заметив ее, они замолчали.

— А-а, каменщик-каменщик, — проговорил «француз».

Вера подумала о том, что все-таки она еще ничего-ничего не знает... Ее еще не посвящают в тайное и сторонятся, потому что она пока ничего не сделала или очень, очень мало сделала для того, чтобы ей могли доверять. Надо больше делать, больше, чтобы и Николай Толмачев, и «француз» узнали, что она не только может читать стихи, думала Вера, возвращаясь домой. И зря она ничего не ответила Бородину. Надо было ответить на его «а-а, каменщик-каменщик...»