Горячее сердце - [28]

Шли недели, месяцы… И вдруг — из одного села на Тамбовщине сообщают:

«Живет у нас участник штурма Косухин. Подвыпил он на свадьбе племянницы и расхвастался, что с матросиком-анархистом «камешок дорогущий» из Зимнего прихватил и продал за водку и колбасу, чтобы, значит, отпраздновать победу революции».

Чекисты сразу же выехали к Косухину.

Оказался он мужиком работящим, уважаемым односельчанами. «Черт меня попутал, — оправдывается, — несознательным был. Позволил братишечке в клешах камешек треклятый, царев, выковырнуть из короны. Там таких камешков-то — полным-полно!»

— Как звали матроса? — спрашивают чекисты.

— Почем знать, чего не знаешь. Я же впервые при штурме его увидел.

— А какой он из себя?

Косухин оказался словоохотливым мужичком, но чекисты его не прерывали, надеясь зацепиться за детали, которые помогли бы выйти на анархиста.

— Я в Питер-то попал в числе тех, кто охранял нашего полкового делегата на съезд Советов. Прапорщика Ветрова, храбрющего, ни немчуры, ни начальства не боялся. Любили его солдатушки. Нас не забижал. Большевик. С ним в Питере и пошел на Зимний. А матросик, значитца, рядом прилег. Развеселый, гранатами обвешан до колен, в пулеметных лентах, с винтовкой, да еще кобура на боку — маузер! Прилег и обнял меня, значитца:

— Здоров, земляк!

— Ты чо, с Тамбовщины? — обрадовался Косухин.

— Да не с Тамбовщины, темнота этакая, а с планеты Земля И ты на Земле живешь. Получается, мы земляки.

Красиво матросик говорил, язык подвешен. С барышнями бы ему объясняться. И сам красавчик писаный: белозубый, чернобровый, кудряшки из-под бескозырки высовываются.

— А что на бескозырке было написано? — уточняют чекисты.

— Там буковок золотых не счесть. Не помню, — оправдывается Косухин.

— Рассказывайте дальше, — вздохнул старший чекист.

— Ну, поднялись мы после орудийного выстрела. Народу — тучи! А вперед вырвался матросик. Быстроногий, черт! Отчаянный. Стреляют из пулеметов. А он первым во дворец! Я за ним — тогда еще мог, не отстал! Юнкера перед нами. И пули — щелк-щелк. А матросик гранату над головой:

— Всех разнесу!

Юнкеров как сдуло.

За ними бросились солдаты, красногвардейцы. А матросик меня за руку: «Подожди!» — и тянет в сторону, в двери раззолоченные. Ах, мать честна. Такого сроду не видывал! Колонны из малахиту уральского! А матросик меня дальше тянет. Бежим через комнаты. А их не счесть! В одной — короны сверкают.

Матросик большую примерил:

— Чем не царь-государь?

— Побойся бога, какой ты царь, — грю.

— А чего его, бога-то, бояться! — А сам вертит корону в руках: — Нет, — грит, — отнимут при выходе. Но мы народ не жадный. Камушек один отколупнем. Нам на водку и девок хватит! — И штыком из короны камушек. И в карман его, значитца, спрятал.

— Чего ты делаешь? — кричу.

А он развеселый такой:

— Не обеднеют. Он ведь царский, а царей больше у нас нет!

— И куда вы этот камешек унесли? — пытаются направить рассказ Косухина чекисты.

— Как — куда? Да матросик привел в один особняк. И прикладом стучит: «Хозяина подавай!»

— На какой улице особняк? — опять спрашивает старший чекист.

— Без надобности мне эта улица была. Не посмотрел.

— А в особняке — магазин? Вывески были?

— Магазин был. Витрины громадные и вывеска какая-то. Не помню, — Косухин развел руками.

— Рассказывайте, что помните, — махнул рукой чекист.

— Значитца, служанка нарядная-пренарядная повела нас к хозяину. Комнат — как у царя! А сам-то хозяин… Ни кожи, ни рожи… Невидный такой, чернявый, остроносенький, на иностранца смахивает.

— Что мне принес? — спрашивает.

А матросик ему камушек на ладошку.

Покатал господин камушек и равнодушно на нас глянул:

— Сколько просите?

— А что дашь? — матросик за словом в карман не лез. Наглый малый.

Господин глаза отвел, не выдержал, слугу кличет:

— Выдай им десять бутылок водки, мадеры, восемь фунтов колбасы, хлеба десять караваев!

Матросик мой совсем обнахалился:

— Мало, — грит. — Добавь пять тысяч керенок и десять царских золотых рубликов. И еще мешок.

— Какой мешок? — не понял господин-хозяин.

— А такой… В каком понесем все, что наторговали, — хохочет матросик.

И привел меня матросик еще в один барский дом. Встретили нас бабоньки расфуфыренные. В жисть с такими рядом не сидел. Оробел я. А одна ко мне бряк на колени. Я же с фронта. Оголодал по женскому полу. Ну и не выдержал.

Три дня гуляли.

А опосля понял: с матросиком нам не по дороге. Как он ни уговаривал, вернулся я к своему прапорщику, в казармы, значитца, где нас до штурма разместили. Через всю гражданскую с ним протопал! Прапорщик-то мой комдивом стал! Ох, и уважали мы его!

— А если мы вас привезем в Ленинград, поводим вокруг Зимнего дворца, дом не узнаете, в котором жил господин… тот самый, которому продали бриллиант? — спрашивает старший чекист.

— Попробую… — Косухин заполошился: — Мне собираться?

— Собирайтесь, — вздохнул старший чекист.

— Я… я… счас! — радостно крикнул Косухин. — Эх-ма, кутерьма! — Видно, очень ему хотелось в Питер.

Поводили Косухина по Ленинграду. Город ему очень нравился. Но не узнал он дома, где господин жил, бриллиант купивший.

Догадались ему показать фотографии всех ювелиров дореволюционного Питера.