Горячее лето - [8]

Карпов тем временем писал заявления. Напишет и носит в кармане день, а вечером порвет: не те выражения, злости мало, одна горечь. Потом решился, пришел в приемную начальника стройуправления, положил заявление на секретарский стол и поспешно ретировался. Хорошо, что приемная была пуста. Не хотелось вопросов и осуждающих взглядов. Что-то тягостное, дезертирское ощущал Карпов в своем поступке. Проходя мимо парткома, он подумал: «Сюда я больше не ходок».

На Степном у своих домов встретил Семкина.

— Платон Петрович в контору требует, — сказал тот.

Хазаров был в хорошем расположении духа. Он посмеивался и шутил. Ни капли не смущаясь, заявил, что добился согласия стройуправления дать силовую электропроводку к растворомешалкам, и приказал Карпову командовать их запуском.

Карпов был озадачен. Он хотел отказаться, но смолчал.

Вечером домой принесли сразу две телеграммы, обе — из Ленинграда. Ася звала возвращаться, мама сообщала о выезде к нему… Карпов смотрел на телеграммы с испугом.

Вот кончится война… Вот закончу институт… Последующее время неизменно рисовалось в сиянии и сверкании, в предчувствии счастья, в радостях большой любви и захватывающей дух работы, в неизбежно грядущем успехе. А жизнь взяла да и завернула куда-то в закоулок.

Первым ощущением был протест. Обратный путь к Асе заказан. Потом промелькнула жалость к ней и к себе: зачем давить любовь? Не справедливее ли дать ей свободу — пусть ведет, куда хочет!

А мама уже на пути в Сибирь. Из Ленинграда — в Сибирь! Добровольно. Увы, не совсем добровольно — вслед за сыном. За тем самым сыном, который здесь успел подать заявление об уходе…

Утром Владимир Карпов пошел не на работу, а в стройуправление. Он шагал быстро, не разбирая дороги. Ворвется к управляющему Боровому и… Дальше он ничего не формулировал: пусть выльется все, что чувствуется.

Вошел в приемную и увидел секретаршу, молодую женщину. Она, склонившись над столом, писала левой рукой. Блузка голубоватой белизны подчеркивала матовую смуглость шеи и лица. В профиль оно строгостью и правильностью рисунка напомнило ему Асю.

— Слушаю вас, товарищ.

Она распрямилась, и Карпов увидел, что секретарша однорукая: правый рукав блузки аккуратно подвернут и подколот.

— Товарищ?.. — вопросительно повторила она, видя замешательство посетителя. — Ага, понимаю: вы товарищ Карпов.

— Я передал заявление на имя Борового.

— Да, помню. — Она внимательно оглядела Карпова и вдруг сочувственно улыбнулась: — Вы его забрать хотите?

— Гм-м, если…

— Сию минуту узнаю.

Она скрылась за дверью начальника, потом вышла как будто бы опечаленная.

— Товарищ Боровой передал заявление в партком. Видно, вечером, когда меня уже не было.

Владимир почувствовал, что понравился секретарше. И она показалась ему симпатичной.

— Садитесь. Я до парткома дойду.

Владимир не успел и не посмел возразить.

Секретарша вернулась и сказала опять с огорчением и сочувствием:

— Оно у Мироненко в столе.

— Простите, — буркнул Владимир и поспешил уйти, озадаченный сочувствием, почти жалостью во взгляде женщины.

Сразу же по приходе на Степной он занялся растворомешалками. Он пробовал каждую гайку, каждую шестеренку. Стоит включить моторы — и растворомешалки завертятся. Он ощупывал их, как врач пациентов.

Хазаров не подходил ни день, ни два. Он только изредка посматривал издали да торопил проводку кабеля.

В работе сердце Карпова оттаивало, а вечерами снова поддавалось серой тоске.

VI

В тот день, когда была пущена в ход первая растворомешалка, пришел Мироненко, поздоровался, вынул из внутреннего кармана листок и молча подал Карпову. Тот также молча взял и сжал в кулаке.

В барабан строгими порциями подавались известь, песок. Вода из крана над барабаном текла ровной, поблескивающей струйкой. Загрузка закончена. Первый замес! Карпов включил рубильник. Запел мотор, набирая обороты. Завертелись шестерни. В барабане зашумело и забулькало — железные лопасти начали месить раствор.

Молодые рабочие стояли вокруг машины.

Когда открылся люк и из чрева машины потекла густая масса, раздались одобрительные возгласы.

Карпов в душе смеялся с беспощадной иронией, смеялся над всеми и над собой: пустили мешалку — и рады! Как бесконечно много и как, черт возьми, иногда мало надо людям…

А Мироненко вдруг нахмурился и пошел вдоль двух параллельно расположенных дощатых дорожек, по которым рабочие гоняли тачки: в одном направлении с раствором, в другом — пустые.

Владимир, конечно, сразу понял, отчего испортилось настроение у Мироненко: мешалки пустили, а развозка осталась кустарной. Тоже мне — механизация!

Карпов пошел за Мироненко. Тот разговора не начинал. Не хвалил, не бранил — молчал.

Подошли к двадцатому дому. Стены его поднялись едва-едва в рост человека.

Мироненко направился наверх.

— Что, комсомолец, задумался? — спросил он рыжеватого хмурого парня, сидевшего с мастерком в руке на углу кладки.

— Егорыча жду. Видите — угол.

— Угол вижу. А чего же ждать-то?

— Не позволяет…

Егоров трусцой подбежал с противоположной стороны. На бороду со щек стекали крупные капли лота.

— Здравствуйте, товарищи начальники. Чуток запарился: и туда, и сюда…