Горячая земля - [27]

Другой, высокий, в черном кожаном пальто, такой же фуражке и в высоких, забрызганных грязью сапогах, был озабочен и немногоречив. Он продолжал разговор с толстяком, очевидно, только потому, что, кроме него, никого здесь не знал.

— Нечего и ждать. Эта лоханка разбушевалась так, что теперь сюда не доберешься. Смотрите, какие страсти! — сказал толстяк, показывая на высоко взлетающие тучи брызг у прибрежных камней.

— Я не теряю надежды, — коротко заметил высокий.

— А я потерял! Давно потерял всякую надежду. Жду только из принципа, — засмеялся толстяк. — Сегодня день моего рождения. Мне нужны поздравительные телеграммы. Я фельдшер, интеллигентный человек, я не могу без поздравительных телеграмм. Мне плевать на бури…

— Вы еще получите свои телеграммы, — сказал высокий.

— Может быть, даже самолет из Москвы не пришел в эту проклятую погоду. На Чукотке все бывает.

Толстяк снова засмеялся.

— Однако здесь слишком скучно ждать. Может быть, подождем катера в столовой?

Высокий молча наклонил голову в знак согласия.

Собеседники поднялись и, окинув еще раз взглядом выход в море, направились к пристани, рядом с которой стояло длинное бревенчатое здание столовой.

Там собралось довольно много народа. За столиками сидели рыбаки, закончившие сдачу рыбы, охотники-чукчи, привозившие меха в факторию, эскимосы, которые приезжали в поселок по делам, матросы стоявших в бухте катеров, молодые офицеры с ближайшего пограничного поста.

За стойкой кипел большой пузатый самовар, на буфете красовались ряды бутылок с разноцветными напитками и коробки с конфетами, затянутые прозрачными целлофановыми пленками. На столах стояли букеты крупных садовых цветов, выращенных здесь, к общему удивлению, любителем цветов — поваром.

Посетители относились к цветам, выросшим на далеком севере, с особым уважением. Компания молодых эскимосов-китобоев громко требовала, чтобы им на стол поставили самый большой букет.

Играла радиола. Звуки музыки сливались с гортанной речью чукчей и эскимосов и скороговоркой камчадалов.

Фельдшер и его спутник ели тюленьи ласты по-чукотски, пили владивостокское пиво и продолжали разговор, начатый в бухте.

Человек в кожаном пальто выглядел несколько более оживленным.

— Приехал с попутчиками, — рассказывал он. — Объехал и обошел почти все геологические партии, работающие сейчас на Чукотке. И все напрасно…

Фельдшер посмотрел на след ожога на щеке своего собеседника и спросил:

— А почему вы направились именно сюда?

— Это не так легко объяснить… — сказал тот. — Он вынул из кармана черный кожаный кисет и положил его на стол. — Я видел у того товарища чукотские рукавицы. Вот его кисет. Смотрите, он из моржовой кожи и на нем чукотский орнамент… Очевидно, мой товарищ был в этих местах… Я решил начать поиски отсюда. И вижу, что напрасно.

— Значит, Чукотка оказалась совсем не горячей?

— Земля холодней, чем где бы то ни было. Почти всюду вечная мерзлота. Вероятно, я уеду ближайшим пароходом… Я тоже жду телеграммы.

Дружинин пил пиво и рассеянно смотрел на своего собеседника.

Несвязные слова фельдшера странным образом перекликались с мыслями Дружинина.

Волна надежд, охватившая друзей после получения чертежей Петрова, начинала спадать. Едва дождавшись весны, Дружинин и Ключников взяли отпуск и отправились: один — сюда, на Чукотку, а другой — в Таджикистан.

Поиски горячей земли продолжались уже два месяца и ни к чему не привели. Ключников писал, что ему не удается найти ничего похожего на место, план которого был в чертежах Петрова. Дружинину везло не больше.

Разочарование было тем острее, что здесь, на Чукотке, Дружинин все время вспоминал Валентину, работавшую не так далеко отсюда — на руднике Белые Камни.

Он старался заставить себя не думать о ней — и яяе мог. Из любого места его скитаний по Чукотке можно было добраться к Валентине за каких-нибудь два-три дня. Одно время Дружинин находился всего в десяти километрах от этого рудника. Он мог ее увидеть. Но это значило признать себя побежденным…

Она и сейчас совсем недалеко. Говорят, до Белых Камней отсюда не больше двадцати километров. Быть может, поэтому так сильно одолевают его неотвязные мысли о ней, быть может поэтому так гложет Дружинина тоска.

Он слушал болтовню фельдшера, но перед ним снова возникало лицо Валентины, ее серо-зеленые глаза и светлые волосы.

Как бы он хотел повидать ее хоть на минутку, объяснить ей, что она неправа, доказать, что он, Дружинин, иначе поступать не может…

Дружинин пододвинул толстяку свой черный кисет:

— Курите!

И, повинуясь внезапному импульсу, вдруг спросил неожиданно для себя самого:

— Скажите, вам не приходилось где-нибудь здесь встречать доктора Чаплину из Ленинграда?

— Как же, как же, отлично знаю! — радостно закивал головой фельдшер. — Очень милая женщина, заведывала родильным домом в Шамино. Мы большие приятели с ее сыном лейтенантом.

— У нее нет сына лейтенанта. Это другая. Все совсем не так! — сказал Дружинин почти с отчаянием.

— Как это другая? — обиделся фельдшер. — Низенькая, полная, в очках. Ее фамилия Чаплина, не спорьте со мной, пожалуйста!..

— Почта, почта!.. — закричал, вбегая в столовую, молоденький чукча в распахнутой меховой одежде.