Горячая купель - [40]

Чем ближе полк подходил к Вест-Одеру, тем больше ощущалась боевая напряженность. Снаряды все чаще падали то с одного, то с другого бока подходящих войск. Всю пойму до второй переправы через Вест-Одер полк преодолел быстро. Здесь у понтонов стоял коренастый, крепкий майор инженерных войск, но движение в основном регулировал, пожалуй, не он, а противник. Сюда, в пойму, летели вражеские снаряды, поэтому подразделения приостанавливались, не доходя до переправы, и, выждав момент, броском брали опасный участок.

Приблудная батарея 76-миллиметровых орудий рванулась вперед. Ездовые гнали коней галопом и с ходу влетели на мост.

Комбат Котов, крикнув: «Батальон, за мной!» — устремился к переправе. По берегу проскочили удачно и бежали уже по мосту, когда фашистский снаряд впереди угодил в стык между понтонами. Мост начал расходиться. Кто-то перекинул веревку — на другой стороне ее подхватили.

Смертельно раненный конь, впряженный в переднее орудие, лежал у самого развода, дико визжал и бил ногами, готовый свалиться в холодную черноту реки. А ездовой тянул его за повод от пучины и приговаривал:

— Зонтик, Зонтик! Да как же это тебя!

— Отцепи его! — кричал с противоположной стороны офицер. — Отцепи, говорю! Оглох ты, что ли?

Но отцеплять постромки было уже поздно. Конь, сильно взмахнув в предсмертной агонии могучими ногами, ударил копытом о настил моста, оттолкнулся и ухнул передней частью с понтона. Увлекая за собой упряжку, он медленно стал сползать в воду. Другие кони упирались, пятились, храпели, тревожно взвизгивали.

— Да режь постромки, раздолбай!! — заорал на ездового Котов с присущей ему горячностью. Но ездовой совал руки в карманы, растерянно хлопал себя по бедрам и не мог найти того, что искал.

Котов подскочил к батарее и начал честить нерасторопных артиллеристов. Выхватив у одного из них топор, оттолкнул солдата, ближе всех стоящего к натянутым, как струна, постромкам, рубанул по одной, потом по другой. Конская туша плюхнулась в воду.

— Разиней мать тебя родила! — зло сказал Котов растерянному ездовому, сунул кому-то топор и вернулся к своему батальону.

Обе переправы через Одер, как настоящие кровеносные вены, питали огромное сердце армии, бьющееся на только что завоеванном плацдарме. Передовые части отогнали фашистов от реки и продолжали с боями продвигаться вперед. Отойдя от переправы, полк попал в спокойную зону. Далеко на северо-западе и на юге гремели бои, сзади на переправе тоже ухали взрывы.

Весенняя ночь давно перевалила за половину. Всегда в таких случаях чувствуется утомленность, успокоенность, и постепенно солдат начинает одолевать дрема. Умолкают в строю разговоры, мысли незаметно затухают, и все внимание сосредоточивается на том, чтобы не отстать от идущих впереди.

Дорога вошла в небольшой лес, рассекая его прямой просекой.

— Слева — к бою! — загремела в тишине команда.

Солдаты, еще не понимая, в чем дело, бросились в канаву и залегли, спешно приводя оружие в боевую готовность.

Свет зари все настойчивее пробивался из-за Одера. Приглядевшись, в редком лесу можно было заметить фигуры фашистов. Никто из офицеров не подавал команды «огонь», потому что враг вел себя довольно странно: бежит прямо на наш боевой порядок редкой цепью и — ни единого выстрела. Уж не сдаются ли? Но тогда почему не бросают оружия, не поднимают рук?

А немцы между тем перешли с бега на шаг, перестали прятаться за деревьями и шагали в полный рост. Они были вооружены автоматами и ручными пулеметами. Батов разглядел лицо ближнего немца, сплошь заросшее серой щетиной.

— Приготовиться! — негромко скомандовал Седых, но команда оказалась излишней. Все наблюдали за фашистами с таким напряженным вниманием, что достаточно было первому из них вскинуть автомат, как с обеих сторон, будто лопнул воздух, — раздались сотни выстрелов.

Гитлеровцы падали и отползали за деревья, не приостанавливая огня. Через несколько минут перестрелка начала стихать, потом прекратилась. Потянулись долгие секунды... И вдруг вражеская цепь снова поднялась, правда, теперь она стала реже. И, прежде чем успели прозвучать выстрелы с той или другой стороны, гитлеровцы дружно выкрикнули одно слово: «Штеттин!» И рванулись вперед. Чего хотели они достичь своей выходкой — трудно сказать. Ответить на этот вопрос было уже некому: после прекращения стрельбы никто из них не поднялся.

— И откуда они тут взялись? — громко рассуждал Чадов. — Да ведь ошалелые какие-то: прут на рожон — и все тут!

Фашисты, видимо, хотели пробиться к Штеттину. Но почему они с таким отчаянием бросились на полк, когда можно было переждать и свободно продолжать путь? Правда, без помех они прошли бы лишь до следующей дороги, а там столкнулись бы с нашими войсками.

Но на войне как на войне. Иногда трудно бывает понять не только действия противника, а и ближайшего соседа.

Когда солдаты поднялись, Батов увидел, что на дне канавы остался Боже-Мой. Поперек его коленей недвижно лежал неразлучный друг. Батов подошел к ним. У раненого из виска сгустками падала кровь. Сдернув с головы пилотку, остановился возле них.

— Милый-Мой, Милый-Мой! — твердил друг с дрожью в голосе. — Да как же это так-то? Берлин уже почти на виду, домой скоро, а ты нас покинул...