Горы высокие... - [84]

— Девочка, не будь грубой, уважай сеньоров и отвечай, когда тебя спрашивают… Вы должны понять, дон сержант, что она еще маленькая и не может прийти в себя после пережитого. Мы же не каменные и иногда срываемся…

И другой:

— Хочешь не хочешь, а, видно, тут еще не перевелись слишком грамотные старые шлюхи.

И я:

— Вы должны сказать, зачем пришли. А вы уже тут столько времени и все молчите, вот потому мы и спрашиваем. Она же еще несамостоятельная, собой не распоряжается. Понимаете, дон сержант?

И он:

— Власти вы уважать перестали, вот что. Вам будто в голову что-то ударило. Давайте по-умному. Лучше будет. Скажите своей внучке, чтобы она покладистей была. Мы дело свое делаем, и у нас ни один волос с ее головы не упадет.

И я:

— Не хочу, чтобы при ней так говорили. Со мной — пожалуйста. Я старая и ко всему привыкла.

И Адольфина:

— Ну ладно, пусть скажут, что им от меня надо.

Мне показалось, что у них нет плохих намерений. Хотя людям этим доверять совсем нельзя.

ДЕСЯТЬ МИНУТ ПЕРВОГО

— Мы хотели поговорить с вами наедине.

Чудо какое: на «вы» обращаются! Ишь ты — воспитанные, особенно когда туману напускают.

— Дело в том, что мы нашли раненого, а так как вы до нас по этой дороге проходили, вот мы и подумали, что вы тоже его видели.

«Вот, оказывается, почему они молчали. Неужели у меня спросить не могли?» — подумала я.

— Я никого не видела, — ответила Адольфина.

— Вы прошли в этом месте в девять…

— В каком именно?

— В том, где этого человека нашли. Он назвал нам Адольфину. А вас ведь так зовут?

— Я не понимаю, о чем речь…

— Человек этот не хочет себя называть, и документов у него нет. Вот мы и решили найти Адольфину, про которую сказал раненый. Вы здесь одна-единственная Адольфина.

— А вы уверены, что он это имя назвал?

— Не очень уверены, иначе зачем бы нам вас спрашивать? Вот мы и хотим все выяснить.

— И что же вы хотите?

— Чтобы вы пошли опознать раненого. Если это ваш знакомый, помогите нам.

— А не лучше ли его в больницу отвезти, вы же сами сказали, что он ранен.

— Не надо нас учить. Мы пришли за вами. Оставьте эту ерунду, которую вы принесли, и следуйте за нами.

А я сказала:

— Нет, зачем, если этот раненый знает Адольфину, он должен знать и меня. Давайте я пойду с вами, а она посидит с детьми. А лучше пойти всем вместе.

А они:

— Вы, старая, сюда не лезьте. Времени у нас мало. Человек этот примерно в лиге отсюда. Как затолкать малых ребят в полицейскую машину? Эта машина не для того существует.

Я поняла, чего они хотят, и сказала, что Адольфина одна шагу из дома не сделает; они должны понять, что она еще девочка, я за нее отвечаю, она моя внучка, с ней ничего не должно случиться, пока она на моих руках. Берите меня. Я могу ходить столько же, сколько и вы. Я могу опознать этого человека, если он из наших мест. Здесь я всех знаю. А если он нездешний, то это не наше дело. А может, вообще ошибка произошла. Вы же сами говорили. Вы понять меня должны. Видите, что я в черном. Только недавно у меня близкий человек погиб. Я вся комок нервов и не позволю девочке никуда идти. Лучше застрелите меня на месте, если вам от этого будет легче. Но девочка одна отсюда никуда не пойдет. Лучше убейте нас всех…

Я уже и не помню, что им говорила. Помню только, что Адольфина меня упрашивала:

— Подожди, бабушка, успокойся, мы пойдем все вместе.

— Почему, сеньоры представители власти, нам вместе не пойти? — с трудом повторяла я одно и то же. После Хустино я ни за что не могла позволить, чтобы ее увели гвардейцы, на лице которых ничего, кроме плохого, не было видно.

Они на какое-то время будто замерли на месте, с удивлением разглядывая меня. Наверное, я их очень удивила. Столько часов молчала — и вдруг заговорила.

Они и на самом деле уставились на меня. Наверное, думали: «Что с ней, с этой сумасшедшей? Такие уж они, эти старые».

А мне уже было все равно. Я даже о своих малышах в тот момент не думала, а тем более о том, что в меня пулю всадить могут. Малыши выли воем. Слезы у них в три ручья лились. Плакали они так, как плачут голодные, страдающие или больные дети.

— Моя внучка отсюда и шагу не сделает! — закричала я, да так, что даже Пихириче на меня залаяла. Адольфина обняла меня, все еще держа в руках горячие тортильи. Со слезами на глазах она уговаривала меня успокоиться. Хустино мне не простит, если я позволю ей уйти с этими типами. Когда я вспоминала о нем, у меня прибавлялось сил. — Лучше убейте меня, убейте нас всех!

Наконец они заговорили:

— Пора унять эту старуху.

— Ну и скандальная тетка!

— Отпусти девчонку, не то силой заберем ее и тебя не спросим. Мы с ней по-хорошему, а она издевается над нами!

Потом заговорила Адольфина:

— Я с вами не пойду, с места не двинусь. Не знаю, кого вы хотите, чтобы я опознала. Ведите нас лучше всех вместе, хоть и медленно, но дойдем. Если потребуется, эти ребятишки смогут идти, а самого малого возьму за спину. Справлюсь.

И она вытерла глаза передником, который повязала еще утром. Бедняжка говорила ровным голосом, так что они, если бы не видели, как она слезы смахивает, не поняли бы, что она плачет. А слезы в глазах ее стояли огромные, будто шары стеклянные.