Горы высокие... - [16]

8

Поднимаясь в горы, я все время думал о лагере, припоминая все, что слышал о нем прежде. В городе рассказы о горах воспринимаются как миф. Для меня, как я уже говорил раньше, горы служили своеобразным символом. Я постоянно пытался представить себе, как будет выглядеть этот лагерь, в который мы идем, какая жизнь ждет нас в нем, то есть речь шла о том, чтобы открыть для себя — да, да, именно это слово, — навсегда открыть для себя, понять, во имя чего работал я почти шесть лет, круглосуточно, без рождественских праздников, без отдыха. То, что я делал, с каждым днем приобретало все большие размеры, и понимание этого приносило мне счастье в этом аду, каким были грязь, в которой мы утопали, и боль, от которой саднило все тело. Там, в горах, я познакомился со знаменитыми людьми — с партизанами, подобными Че Геваре. Я видел, как ухаживали они за бородами, как готовили пищу, как сражались, как вели работу среди крестьян; я находился в самом сердце Сандинистского фронта национального освобождения, знакомился с деятельностью Карлоса Фонсеки. Я раньше не был знаком с Карлосом Фонсекой, и страстное желание увидеть его давало мне силы на протяжении всего тяжелейшего пути в лагерь. Не знаю, как назвать те чувства, которые овладевали мною: то ли во мне просыпался настоящий мужчина, то ли я восхищался теми героями, которых видел перед собой. Но, думаю, прежде всего во мне просыпалось чувство стыда, которое испытывали все мы, и особенно я, когда находились в пути, когда физическая слабость удручала нас. Бессонные ночи, плохое питание отнюдь не способствовали нашему хорошему состоянию. Во время похода я сам себе казался абсолютно никчемным и корил себя за то, что привык маршировать впереди демонстрантов по мощеным улицам Манагуа. Тогда в глазах тех парней я был просто героем. Теперь же я чувствовал себя жалким и ничтожным, и мне казалось, что я никогда не смогу побороть этот страх.

Когда идешь в строю, вдруг ощущаешь определенный ритм, и даже сердце твое бьется в том же ритме, в каком пистолет бьет тебя по бедру; в том же ритме раскачиваются две сумки, полные патронов. Ремень до боли трет твою кожу. Боль пронзает все тело, шаги гулко отдаются в голове, когда ставишь ногу на землю и делаешь шаг вперед. Если взглянешь со стороны, то увидишь, наверное, человека, который едва шагает, тяжело переставляя ноги, и во всем его движении чувствуется скованность. Со страхом думал я, что таким меня могут увидеть мои товарищи, и поэтому старался не показывать вида, старался выглядеть настоящим мужчиной и храбрым человеком. И во мне внезапно начало пробуждаться желание служить примером моим товарищам, хотя на меня никто не смотрел, и более того, я сам испытывал огромное желание посмотреть, как держатся мои товарищи, какими глазами они смотрят на меня. Когда в пути мы располагались на отдых, я внимательно приглядывался к действиям нашего проводника, чтобы многому научиться у него. Как-то во время привала крестьянин сказал нам: «Давайте готовить обед». Но как мы будем готовить? Я не представлял, какой выход можно было найти. Шел дождь, а в таких условиях развести огонь, как известно, дело не из легких. Где взять кастрюли? Из чего вообще мы сможем приготовить себе обед?.. Когда мы продирались сквозь чащу, мы слышали странный звук, очень похожий на рычание зверя. Я еще подумал, что это либо тигры, либо львы, и стал быстро прикидывать в уме, что можно сделать. Если это тигры или львы, на них придется истратить немало патронов. Оказалось, что это обезьяны — отвратительные, некрасивые звери, мясо которых, жесткое и с сильным неприятным запахом, едва ли пригодно в пищу. Конечно, если ты голоден, то и мясо обезьяны покажется тебе очень вкусным. Только готовить его надо долго. Суп, например, из мяса обезьяны готовится на огне часа четыре. Когда наш проводник сказал: «Давайте подстрелим обезьяну», я пошел вместе с ним. Какое же это удовольствие — идти налегке, по сухой земле и без ноши! Ружье я не взял с собой, потому что не успел очистить его от грязи. Решил, что будет достаточно пистолета. И вот я увидел обезьян, множество обезьян, взбирающихся по огромным, метров сто высотой, деревьям. Обезьяны прыгали по веткам, мелькали в кронах деревьев, цеплялись друг за друга, растягиваясь в длинные цепочки. И вот взлетел вверх ствол ружья проводника и — «бах»! «Вон там сейчас свалится обезьяна!» — крикнул я. Это была крупная обезьяна, примерно в полметра, а то и в метр длиной. Раньше мне никогда не приходилось есть мясо обезьян, но в то же время я не был капризным в отношении еды, мог есть что угодно. Проводник еще трижды выстрелил, и обезьяна свалилась с дерева, ломая ветки. Обезьяны ведь такие тяжелые… Впервые я видел обезьяну так близко. Мы отнесли трофей к месту привала, и опять возникли вопросы: а что мы с ней будем делать, как снять с нее шкуру, кто будет разделывать обезьяну, где достать приправу? Пока шли, проводник попросил меня срезать листьев с бананового дерева, а когда пришли, отыскал место посуше и начал рыть глубокую яму. «Ребята, сходите и принесите немного камней», — попросил он. Камни мы нашли в ущелье. Взяв металлический котел, проводник разложил в нем банановые листья, а потом принялся разделывать обезьяну. Мясо мы промыли родниковой водой. Потом проводник сложил куски мяса в котел. А теперь дрова… Чем же развести огонь, если поленья мокрые? Проводник пошел искать сухие ветки; разумеется, он знал, какие ветки годятся для костра. Мокрые они только снаружи, а внутри сухие. Чем тоньше древесина, тем меньше с ней проблем, потому что вода не проникает внутрь. Проводник принес дрова, ободрал кору с веток. Но как же теперь развести огонь? Поджечь ветки спичкой? А вот спичек-то у нас не было… Мы очень внимательно следили за проводником. То, что он делал, мы наблюдали впервые. В этом мы позднее сами стали искусными мастерами, Разжигание костра в горах — дело сложное. Наш проводник-крестьянин обладал гениальными способностями разводить огонь в любых условиях… Он мог развести огонь даже в грязи и лужах. Разжечь костер в горах — это настоящее искусство… Проводник расколол бревна на маленькие кусочки, при помощи мачете разрубил их пополам, каждую половинку тоже разрубил на несколько частей и рубил все мельче и мельче, затем вынул сердцевину, расщепил ее, а после отобрал щепочки покрупнее. В центр ямки он положил тонкие щепочки сухого дерева… Вокруг них он стал укладывать поленья одно на другое. Затем взял кусок резины от старого сапога, поджег его и положил на стопку щепок, которые тотчас воспламенились. По мере того как огонь разгорался, из-под влажных поленьев появлялось пламя. Сначала это были отдельные языки пламени, затем огонь разгорелся, охватил щепки и толстые поленья. Глядел я на пламя и даже не верил своим глазам: казалось невероятным, что в такой влажности, под проливным дождем, в сельве вообще возможен какой-нибудь огонь.