Горы слагаются из песчинок - [28]
— Привет, Мам! Целую! Ну как дела?
На лице Матери появляется жалкое подобие улыбки.
— Спасибо, нормально. День прошел — и с плеч долой.
И после паузы добавляет непринужденным тоном, чтобы предупредить возможные расспросы:
— Неплохо прошел день. С экстрактом полный порядок, наверное, принесет сумасшедшие деньги. Начальство рассчитывает на большие заказы.
Она не говорит, дядя Дюрка, а говорит: начальство.
— Это тот самый, из паприки?
— Ну да. — Она старается выглядеть довольной. — А как у вас?
— Работаем потихоньку, не надрываемся, — успокаивающе-небрежным тоном отвечает Подросток.
Чтобы уйти от разговора, ей не нужно искать особого повода, дел по дому хватает. Она берет в руки штопку и садится к свету стосвечовой лампочки с такой нарочитой сосредоточенностью, что становится ясно: Мать обороняется. Протягивая иглу, она даже шевелит губами от усердия. Подросток понятливо умолкает.
Мать вздыхает: она ему благодарна.
Вечера они обычно проводят в комнате Подростка, молча, каждый занят своим делом и своими мыслями. Иногда их взгляды встречаются — в глазах у обоих смущение. Мать сковывает вновь овладевшее ею чувство одиночества и беспомощности, а сына — стыдливость юноши, еще не вошедшего в мир взрослых.
Февраль принес с собой теплые и влажные потоки воздуха: талые остатки сугробов сереют уже только на дне канав да на северной стороне улиц. С оголившихся крыш на глазах исчезают последние следы зимней сырости. Разделись и деревья, обнажив влажно темнеющие развилины сучьев. От этих пятен, похожих на мокрые подмышки, Подросток старается поскорей отвести глаза. Мокрые подмышки.
Они напоминают ему о первых днях в мастерской, когда отношения с другими учениками были еще приятельские. И о сокровище Шишака, раздобытом неведомо какими путями, о похабных фотографиях, что вызывают щекотное возбуждение, смешанное с ужасом и отвращением. Картинки эти были совсем не похожи на изображения обнаженного тела, виденные в художественных альбомах. И Подросток не оценил их, не выказал должного интереса.
Пожалуй, тогда и именно с этого все и началось.
Двое других готовы были визжать от восторга, Тихоня, двигая кадыком, глупо хлопал глазами, а Гном, тот просто колесом ходил вокруг Шишака. Дынеобразная физиономия его еще пуще раздалась вширь, будто сплюснувшись от изумления. Но Гном — сопляк, ему только исполнилось четырнадцать, и его реакция, как и поведение Тихони, Шишака не интересовала. Непомерному самолюбию шестнадцатилетнего верзилы польстил бы только восторг Подростка, его одногодка, но тот повел себя странно. Лицо Подростка непроизвольно скривилось, он просто не мог удержаться от этой гримасы: уж слишком все было неожиданно и, главное, противно.
Ну что ему стоило проявить интерес хотя бы из вежливости. Из тактичности, хитрости, из соображений разумной самообороны, в конце концов. Но он, тогда подавленный и раздражительный, и не подумал об этом.
Шишак, раскрыв веером фотографии — целую коллекцию обнаженных тел, в одиночку и парами, — ткнул их Подростку в лицо.
— Что, не нравятся? — хрипло спросил он.
— Не очень, — растерянно пожал плечами Подросток.
— Любопытненько, — нараспев, тонким голосом проговорил Шишак. — Любопытненько. Даже странно, я бы сказал.
Гном восторженно взвизгнул. Тихоня затаился и навострил уши.
Подросток был поражен: в голосе Шишака сквозила враждебность, в интонации чувствовался утонченный цинизм, совсем несвойственный его возрасту. Подросток тогда еще почти не знал Шефа — он был новичком даже среди только что принятых в мастерскую учеников — и, конечно, не догадался, что Шишак просто удачно копирует манеры их грозного наставника. Он ощутил лишь, что атмосфера сгустилась, и, не зная, как разрядить ее, натянуто засмеялся:
— Черта лысого странно, приятель. Биологическая незрелость, только и всего. Можешь смело отнести мое поведение на этот счет, я не обижусь.
Шишак, крепкий и мускулистый, раздвинув ноги, с надменным видом закачался всем телом вперед-назад.
— Нехорошо, нехорошо, Амбрушка. — Он прищурился. — Это кому же я тут приятель?
— Ну чего ты ко мне пристал, чего? — разозлился Подросток.
Шишак сложил фотографии, шлепнул пачкой по униженно протянутой руке Гнома и убрал ее во внутренний карман.
— Ну-с, — степенно заговорил он, — нельзя ли услышать еще разок, кому я, по-твоему, тут приятель? — и шагнул вперед.
Подросток тогда еще никого не боялся, просто сцена эта показалась ему такой жалкой, нелепой и даже абсурдной, что он с отвращением попятился, отступая все дальше. Первый же щелчок Шишака угодил ему в нос; железный палец ученика при каждом шаге резко разгибался и твердым потрескавшимся ногтем попадал точно в цель.
— Да будет тебе известно, братишка, — нараспев, бесстрастным, намеренно приглушенным инквизиторским голосом приговаривал он. — Я здесь два года уже оттрубил, аккурат два года. Это тебе не в гимназии штаны протирать. И заруби на носу, братишка, что приятелем ты сможешь меня называть только в том случае, если я добровольно, по собственному почину раскрою перед тобой свои жаркие объятья. Возражения?
