Горы дышат огнем - [9]
Наконец, необходимо оценить и его «горячий призыв к населению ни в коем случае не поощрять нищенства, профессионально практикуемого детьми». Может, именно к этому призыву и прислушиваются люди? Читаем: «Родители отдают десятилетнюю дочь», другие — «шестилетнего мальчика» и т. д. А сообщений о подброшенных детях становится все больше и больше.
Зато от нас требуется сильнейшая ненависть к евреям.
Любой человек может призадуматься, почему соя более питательна, чем молоко, и даже сообразить, что из молока делают сыр, а сыр вывозится в Германию. Поэтому необходимо все разъяснить заблаговременно: «Кто создает (?!) теперешнюю мировую войну? Кто создает политические и классовые различия, раздоры и гонения среди народных масс? Кто разрушает национальные и религиозные устои христианских народов? Кто уже десятки столетий является смертельным врагом славянства?» Да, действительно, кто? «Ответ вы получите в книге «Еврейский вопрос как национальное несчастье», 60 стр., 10 левов гербовыми марками, почтовый ящик 576, София».
Коротко и ясно.
И еще более ясно: марки берутся, чтобы ликвидировать это интернациональное и национальное зло. Номер за номером — объявления о ликвидации еврейских предприятий и магазинов, а потом: «Комиссариат по еврейскому вопросу составляет картотеку (почти инвентаризация, не правда ли?) имеющегося (так, будто речь идет о лопатах или метлах) в царстве еврейского населения». И в конце концов: «Освобождение жилищ от лиц еврейского происхождения и ликвидация их имущества».
Логично!
Народ по призыву коммунистов и прогрессивных общественных деятелей совершает подвиг — спасает болгарских евреев от уничтожения в концлагерях. Однако болгарские фашисты не успокаиваются. Днем и ночью радио передает их песни, и особенно часто навязчивую отвратительную мелодию, где были такие слова:
От всего этого моллюски становились еще более противными. Моллюски под соусом. Первый раз они показались мне чудесным лакомством. Но есть моллюски каждый день... и даже через день... От этих консервов из моллюсков просто тошнило, особенно когда не было воды. Да и мармелад был только одного сорта — из древесной массы, как и одежда. А что можно было купить другого?
Что едят в наших горах? Конечно же, не жирных барашков и не кебаб по-гайдуцки, но ведь и не моллюсков же. Сколько еще я буду валяться в этом паршивом лесочке? (В глубине души я понимаю, что несправедлив — я люблю этот парк, но, излив свой гнев, я немного успокаиваюсь.) Лиляна сейчас обдумывает предстоящие вечером встречи. Мушичка стискивает зубы перед ночным боем. У каждого есть дело, только я сижу и жду...
Я часто пытаюсь представить себе наш подпольный фронт и всегда вижу только тех, кого знаю. Остальные остаются невидимыми. От этого фронта каждый день поступают свои коммюнике, причем в официальной прессе. Короткие и трагические. Возьмешь утреннюю газету и страшно ее открыть...
«Уничтожены разбойники в районе Белоградчика. Убит предводитель разбойничьей банды Князь Александр».
Я читаю сообщение еще и еще раз, бросаю газету и гляжу в пустоту, а в сознании борются боль и надежда: нет, не может быть, полиция всегда хвастает, из мухи делает слона... Однако разум беспощаден. Это правда. Конечно же, это правда. Мои товарищи по университету, родом из тех мест, рассказывали о Живко Еленкове, наводившем страх на полицию. Им гордился весь Белоградчик. И вот Живко Еленков убит... Я стискиваю зубы, от боли сжимается сердце. И так всегда, когда кто-нибудь погибает. Если и существует что-либо необратимое, так это — смерть. Каждая смерть обособленна, индивидуальна.
А в те дни смерть царила повсюду. «Уничтожена террористическая группа в районе Пловдива. Часть террористов убита, часть схвачена живыми». О бое у Фердинадова я потом буду читать с упоением, но сейчас это сухое, издевательское сообщение в газете потрясло до глубины души. Одно лишь было мне непонятно: схвачены живыми! Ты жив, — значит, надеешься, что они тебя простят, а это — предательство... Я еще многого тогда не знал. Позже я пойму, что если тебя схватят, то это страшнее всего, и никто не желает такой участи. Просто иногда не удается избежать ее. А тогда я безоговорочно осуждал схваченных. Может, потому, чтобы смягчить боль за убитых. Семь человек! А скольких усилий стоит нам привлечь хотя бы одного!
