Горсть света. Часть 1, 2 - [3]

Отец же был воспитан прежде всего в духе порядочного, честного отношения к любому делу, за какое приходилось браться. Дисциплинированность и трудолюбие были для него повседневной нормой (возможно, что здесь сказались и традиции предков нашего семейства), он терпеть не мог столь привычных для современного бытия расхлябанности, лености и необязательности. Волею судеб оставшись на просторах преображенного большевиками Отечества, будущий писатель принялся ему служить верой и правдой, искренне пытаясь принести максимальную пользу. Только случай уберег его от вступления в коммунистическую партию — заявление было им подано и принято благосклонно (мама же оставалась беспартийной по принципиальным соображениям, избегая возможных льгот и привилегий, она служила делу революции фанатично и бескорыстно).

Все это вместе взятое в реальных условиях того времени не могло не привести отца к неизбежному и закономерному сотрудничеству с «органами», говоря грубее, к сексотству. Революционная романтика и мечты о преобразовании человечества на деле обернулись «волчьими ямами», страшными пропастями, чудовищным насилием над собой, подлинными ужасами нравственными, и физическими. Эта тема, остающаяся злободневной и сегодня, едва ли не впервые в нашей литературе основательно и откровенно раскрывается в «Горсти света». Такое признание — самое тяжкое из всех многочисленных покаяний автора книги, и далось оно ему нелегко. Но как писатель и как верующий человек он счел необходимым довериться не только своему духовнику, но и чистому листу бумаги

Признаюсь откровенно, что и мне, и всем другим его близким было не просто решиться на публикацию таких страниц, вынося эту горестную тайну из узкого семейного круга. Тем более, что «чары Лубянского Вия» не оставляли ни автора, ни его семью во время долгой работы над «Горстью света». Деловые коллеги и даже «братья-писатели» не раз доверительно говорили мне: «Твоего отца пасут!»., или — «Всем вашим семейством интересуется КГБ!» Признаков тому было немало. Отцу не разрешили выехать в Польшу за получением гонорара, меня не пустили в научную экспедицию по Монголии. Говорили, будто бы в «компетентных органах» сочинение отца шутливо называют «романом века» и ждут лишь окончания всей этой писанины для немедленного изъятия рукописей...

«Железные веки Вия» (или «Недреманное око», как выразился отец в своей хронике) на сей раз проявили своего рода деликатность — они приоткрылись лишь после смерти писателя. Уже во времена перестройки, в 1986 году, пришли «товарищи» к родственникам и знакомым автора, не только в Москве, но одновременно в нескольких городах, с настойчивыми требованиями сдать все экземпляры рукописи «Горсти света», будто бы опасаясь ее утечки за рубеж (о чем отец никогда и не помышлял). Я было кинулся в разные союзписательские инстанции, взывая к формально созданной Комиссии по наследию Р. А. Штильмарка, но сразу же убедился, что «органы» установили с СП тесные контакты гораздо раньше: там все известно и вполне согласовано. Пришлось во избежание обысков и неприятностей сдать имеющиеся рукописи, за исключением единственного экземпляра, который сберег младший сын автора, Дмитрий[2].

Впрочем, тревоги «лубянского Вия» были совершенно напрасны. В рукописи «Горсть света» не разглашались никакие государственные тайны. Не прошло и года, как разочарованные «компетентные органы» передали все изъятое в один из московских архивов, где они и остаются по сей день (18 единиц хранения). Возвратить их тем, у кого изымали, конечно, и не подумали — это было бы «вовсе против правил»!

Нет, «Горсть света» не представляет собой «роман века», это не грандиозный «Архипелаг» Солженицына, не «Жизнь и судьба» Гроссмана, не «Погружение во тьму» Волкова... В этом произведении множество подробностей, интересных любителям российской словесности, истории, знатокам и ценителям старой Москвы, прежней России. Схваченные памятью автора «моментальные фотографии» эпохи революции и НЭПа до времен перестройки создают причудливую и замысловатую вязь, в которой едва ли не каждый читатель сможет найти что-либо особо для себя интересное. Хроника ценна прежде всего широтой своего полотна, мастерством отделки, сочностью отдельных мазков.

Сын своего времени, непосредственный участник множества мирных и военных событий, писатель щедро делится с нами впечатлениями, воспоминаниями и раздумьями, причем подчас весьма неоднозначными. При общем явно антисоветском настрое автора (по сути он был «внутренним диссидентом») мы находим немало эпизодов и высказываний патриотического и даже прокоммунистического характера. Вместе с тем, критическое отношение отца к окружающему может подчас вызвать читательские обиды. Кого только не «зацепил» автор в своей «Горсти» — и русских, и евреев, и немцев — право же, есть чем поживиться рецензентам. Но в целом роман-хроника в основе своей, несмотря ни на что, жизнерадостен и оптимистичен. Поистине, человек нашего времени способен вынести все, «что Господь не пошлет»...

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие