Горшок черного проса - [21]

Затем разговор коснулся генерала Жанена. Уорд, видимо, выражал не только свою точку зрения, но и генерала Нокса и совсем не стеснялся Найденова. Тому, совсем не искушенному в политике, стали открываться такие ее потайные пружины, о которых он раньше никогда не подозревал и не догадывался, как, впрочем, и многие десятки тысяч таких, как он, фронтовиков-офицеров.

— Жанен честолюбив, как все французы, — говорил Уорд. — Он тоже был не прочь походить в роли Наполеона, не обладая для этого никакими данными. Адмирал благоразумно опирается больше на нас и американцев, нежели на французов. Формально генерал Жанен является командующим союзными войсками западнее Байкала. Фактически же ему не подчинен никто. Даже чехи. Он не имеет права принимать никаких самостоятельных решений и только путается под ногами и пытается сделать бизнес…

— Да, да, я тоже кое-что слышала об этом, — поддержала высокого гостя хозяйка. — Уже несколько месяцев работает комиссия по расследованию обстоятельств казни царя и его семьи…

— Говорят, преступники, казнившие царя, схвачены? — вмешалась Наташа.

— Да, — кивнул Уорд. — Ведется следствие. Многие уже понесли наказание.

— Эта комиссия, — продолжала хозяйка, — помимо следствия занимается сбором реликвий царской семьи. Так вот, генерал Жанен, говорят, скупает все для своей коллекции.

Найденов повернулся к Наташе и заметил, как она побледнела и широко раскрыла глаза. Он нашел ее руку и сжал в своей ладони.

Слушая Уорда, Найденов изредка поглядывал на него. Он еще не осознал, почему именно в нем росло чувство неприязни к полковнику. Как убийственно хладнокровно, словно с высоты Олимпа, рассматривал он происходящие в России события. «Да, Уорд — наш друг, — думал Найденов. — Он многое сделал и, наверное, многое еще сделает в эти горькие для России дни. Но, что бы ни случилось, он все-таки посторонний. Что бы ни произошло, он может сесть в поезд, потом на корабль и уехать в Англию, где его ждет роскошный особняк в Лондоне, а может быть, родовое поместье в одном из графств — с ухоженным столетним парком, прудами, подстриженными кустами и зелеными лужайками. А мы будем здесь до конца. И, возможно, придется погибнуть. А Уорд и ему подобные там, в далекой и уютной Англии, в роскошных салонах Парижа, Токио, Нью-Йорка будут решать: быть ли России делимой или неделимой. Они смотрят на политику, как на карточную игру. Кто-то выиграет. Кто-то проиграет. Может быть, чуть, больше. Может быть, чуть меньше. Но это никоим образом не отразится на самом главном вопросе: быть или не быть… Они всегда будут. А Россия?.. Та Россия, которую я помню, люблю, за которую сражаюсь?..»

Когда Наташа спросила, понравился ли ему Уорд, немного помедлив, Найденов сказал:

— Он — англичанин, Наташа. А мы — русские. Но он многое открыл для меня сегодня. Открыл то, о чем я раньше никогда не догадывался.

— Господин Уорд всегда такой откровенный и доброжелательный.

— Да… он откровенный.

— Тетушка от него без ума!.. Он столько путешествовал, столько повидал! Ты бы хотел побывать в Лондоне, в Париже?

— Да, но прежде я бы хотел побывать у себя дома, в Гоньбе…

— Я тоже хотела бы побывать дома. Знаешь, мы жили на Невском недалеко от арки Генерального штаба. Мой папа был лейтенант флота, а дедушка — контр-адмирал. Он начинал службу с адмиралом Макаровым и плавал в молодости на парусниках, и так получилось, что пережил папу на целых семь лет. Папа погиб в Цусимском сражении. Я тебе покажу как-нибудь его портрет. А потом мы остались с мамой одни. Все заботы о нас взял на себя дедушка. В двенадцатом году он умер. По завещанию нам досталось довольно много денег, на них мы и жили с мамой. Она очень тяжело переживала гибель папы и заболела. В четырнадцатом, перед самой войной, мама умерла. Тогда приехала тетушка, ее сестра, и увезла меня в Омск. Она очень любила маму. И меня тоже любит, и даже балует…

Наташа умолкла, заслышав шаги. В гостиную вернулась Ариадна Федоровна, проводившая Уорда. Она была в хорошем расположении духа, но выглядела несколько утомленной, как это всегда бывает после хлопотного дня.

— Дети мои, — сказала она. — Я вас оставляю. До завтра. Вася, я распорядилась Фросе насчет комнаты и всего остального. Вам, молодым, спать, пожалуй, еще рановато. Поговорите, полюбезничайте, бог с вами, — вздохнула она. — А я пошла отдыхать.

— Доброй ночи, Ариадна Федоровна! — Найденов поцеловал ей руку.

Тетушка величественно удалилась. Предоставленные сами себе, Найденов и Наташа уединились на балконе. Им о многом надо было сказать друг другу, и они говорили, говорили, до тех пор, пока душная первая половина ночи не сменилась второй — росной, прохладной — и уже вот-вот должен был забрезжить рассвет.

Им никто не мешал, и они не стеснялись своих чувств. Какими сладостными были эти часы! Найденову казалось, что они теперь не два отдельных человека, а нечто единое, связаны нерасторжимо и навсегда. Для Наташи он сейчас был готов на все и, наверное, исполнил бы все, чего бы она только ни пожелала!

Да, с той памятной и счастливой ночи, когда они решили не расставаться, до сегодняшней пролегла пропасть долгих лет. Из них полтора десятилетия таежного заключения, одиночества, ожидания, судорожной борьбы за существование, полтора десятилетия беспросветной тоски по прошлому, по настоящей жизни.