Городской цикл - [52]

– Павла, тебя…

Она вскочила. Босиком пробежалась до телефона:

– Алло?..

Звонил Кович.

– Спасибо, – сказала она, стараясь, чтобы голос ее не выдал тоски и разочарования. – Спасибо за книжку… Мне кажется, хороший финал. Это ведь сказка…

На том конце провода сухо усмехнулись:

– Почему сказка?

– Потому что, – каждое слово давалось Павле с трудом, – на самом деле это невозможно… Люди, знакомые, живущие рядом… Практически никогда не встречаются в Пещере.

– Да? – удивился Кович. – А мы с тобой?

Павле пришлось сдержать раздражение:

– А мы – редкостное исключение.

– Так говорит господин Тритан Тодин?

Павла осеклась; один только звук этого имени заставил ее покрыться потом. Кович замолчал тоже – будто почуяв ее смятение; пауза длилась, затягивалась, Павла чувствовала, как стремительно увлажняются ладони.

– Ладно, – сказал Кович другим тоном. – Дело житейское, не будем отвлекаться… Близкие люди не встречаются в Пещере? А вдруг? Кого ты в последний раз видела? Ну, сарн-то ты всякий раз встречаешь, тхоликов там… Твои сотрудники? Твои родичи? Ты не задумывалась, а они в Пещере – кто?..

Кович говорил легко и насмешливо, но не без нажима; Павле сделалось страшно. Захотелось прикрыть трубку рукой – вдруг отголосок разговора долетит до Стефаны?!

– Это… не по телефону, – сказала она почти шепотом.

– А чего ты боишься?

– Я не боюсь. Мне неприятно.

Некоторое время трубка молчала.

– Я, собственно, почему позвонил… Мне нужна книжка. Срочно.

– А зачем вы мне ее давали? – удивилась Павла.

– Я хотел, чтобы ты прочла… Ну и потом, я тогда еще не знал, что она понадобиться мне так срочно… Видишь ли, Павла, сказка, как ты говоришь, сказка никому не нужна. То, что я задумал… ни в коем случае не будет сказкой.

Павла должна была спросить: а что вы задумали? Кович ждал от нее этого вопроса – но она так и не смогла исторгнуть из себя ни крохи любопытства. Что ей за дело до какой-то там Психологической драмы?..

– Спасибо за книжку, – повторила она устало.

– Пожалуйста, – отозвался Кович без восторга, но и без разочарования. – Завтра сможешь вернуть?

– Да, – сказала Павла без особой уверенности.

В трубке помолчали.

– Послушай, Павла… У тебя все в порядке?..

– Да, – повторила она испуганно.

– Если у тебя будут… сложности, – Кович запнулся, что было для него, в общем-то, несвойственно. – Если что… имей в виду – я смогу тебе помочь. Во всяком случае, попытаться.

– Спасибо, – сказала Павла почти искренне.

– Ну, пока.

– До свидания…

Она положила трубку и едва успела перевести дыхание, когда телефон разразился снова.

– Привет. Ты уже проснулась?..

– В восемь, – отозвалась она, чувствуя, как приливает кровь к бледным щекам. – Я проснулась в восемь…

Пауза.

– А я… Вообще-то, понимаешь… я боялся тебя разбудить.

* * *

Целый день пропал, съеденный депрессией; Раман делал привычные дела, а за спиной у него стоял призрак двуногого существа в переходах Пещеры. Собственная беспомощность, совершенно непривычный ужас, и короткое слово, явившееся к нему сразу же после пробуждения: егерь…

Утром в воскресенье шла, как обычно, сказка; Кович давно не контролировал детские спектакли, но теперешнее его состояние требовало бурной деятельности, и потому он отправился на спектакль, и пришел в ужас от его небрежности и разбалансированности, а потому устроил показательную порку герою и героине, походя похвалил Клору Кобец, игравшую тропического попугая, и размазал по стенке сорокалетнего «молодого актера», всю жизнь подававшего надежды, но так их и не подавшего, сподобившегося одной только главной роли – медведя в сказке – но и ее запоровшего так, что стыдно глядеть…

Все это Кович сообщил прямым текстом, в присутствии множества свидетелей; «медведь» краснел и бледнел, колеблясь между праведным возмущением и готовностью к самоубийству; закончив разбор, Раман поднялся к себе в кабинет в гораздо лучшем, чем было, расположении духа.

Там, в Пещере, он видел егеря. Небывалый случай. И небывалая честь – егерь явился в открытую…

Это утешает. Если бы с черным саагом было что-то не в порядке – егерь, санитар Пещеры, не стал бы стоять столбом. Не в духе егерей – являть себя просто так, «на посмотреть»…

Впрочем что он, Раман, знает о егерях?!

Удивительное дело – но замысел его, пока еще смутный, будоражащий замысел, только окреп под влиянием страшной встречи. Окреп, почти оформился, пересилил депрессию, и уже утром в понедельник Раман понял, что впервые за много дней чувствует себя хорошо.

Повседневные дела вертелись как бы сами собой; Раман только изредка подталкивал их в нужном направлении, прихлебывал обычный кофе и с удивлением осознавал, что подобное хмельное состояние – скоро, скоро, скоро! – не навещало его уже пес знает сколько лет…

На три было назначено прослушивание; кандидатов было четверо, три девочки из театрального училища и круглоголовый актер из далекого провинциального театра. Этому последнему было уже порядком за тридцать, Кович видел, как он нервничает – обремененный семьей, не имеющий дома, с последними надеждами на хоть какую-нибудь карьеру… Раман оставил его на потом. Начинать лучше всего с девчонок.

Первая, длинноволосая брюнетка, никуда не годилась – из тех, кто после выпускного вечера в училище сразу теряет призрачное право именоваться «актрисой». Удивительно, как ей хватило наглости явиться к Ковичу на просмотр; она читала отрывок из поэмы, и в самом напряженном месте взвыла до того фальшиво, что даже товарки ее, притихшие в темном углу репетиционной, громко перевели дыхание.