Городок - [47]

Что же, ничего, выходит, нельзя?

Можно, оказывается.

Можно, к примеру, переселить всех в новые дома. Но спросят, и законно спросят, что же, всех таки равно и переселить? И того, кто приехал сюда первым и очередь соответственную имеет, и того, кто вчера только прибыл, и ему, как говорится, ждать и ждать? Неудобно и несправедливо выходит. Да и квартир тогда для всех не набраться. А если выселять постепенно, как оно и положено, то на место старого жильца в Вор-городок новый переедет — и вовек нам с этим Вор-городком не справиться.

Так-то прикинув, отмахнулись, закрыли глаза, чтоб дымом не ело. Мол, и своих проблем хватает.

Если комиссия какая приедет, схватятся, улицу бульдозером подровняют, заборы, крайние к городу, заставят выкрасить да сосисок или апельсинов в автолавке забросят.

Да ведь сколько ни прикрывай, а видно, все невооруженным глазом видно: времянки, и грязь на дворе, и собаки лают, им-то апельсином пасть не закроешь. Да какой-нибудь вор-горожанин, на глазах у той комиссии, в сварной полутонный бак для запаса из поливальной машины кишкой воду гонит, и ясно, что сам он на этой машине работает и государственную водичку транжирит.

И тогда на вопрос высокой комиссии будет категорично отвечено, что временный строительный поселок под снос приготовлен и на днях исчезнет с глаз человеческих, а вместо него станет тут культурный парк с аттракционами и колесом обозрения, а может, еще стоянка для частных машин.

Но врут, все врут. Комиссия, как ей и положено, уедет, попросив на складе из дефицитных товаров несколько штук дубленок и японских зонтиков, а Вор-городок останется, потому как ему дальше жить, и детишек воспитывать, и светлое наше будущее приближать надо.

К тому времени, когда ведется наш рассказ, Вор-городку исполнилось без малого два года.

Срок, понятно, не юбилейный, но достаточный, чтобы жизнь в нем как-то устоялась, а люди узнали друг друга.

Всем всех, ясное дело, узнать невозможно, когда приезжают, уезжают, переносятся с места на место (у кого времяночка на санях), так что иной житель, заснув в домике на пустыре, заставал утром на рассвете, выйдя поколоть дрова, целую улицу рядом со своим домом, возникшую как в сказке, и даже дым из труб, а если дым, то уже не тронут, не снесут, как известно.

И все-таки, встречаясь на одной улице, провожая в школу детишек, занимая друг у друга кто хлеб, кто воду, кто топор с пилой, люди знакомились, узнавали друг друга, да и невозможно иначе бы выжить, миром и прежде на селе дома строили. А нынче-то, когда рукомесло и умение забыты основательно, без соседской помощи, участия и совета вовсе невозможно что-то сладить.

И опять же, сложив жилье, став полноправным жителем Вор-городка, человек ни на секунду не забывал о том, что он как бы вне закона именно тогда, когда он дома, потому что в Зябе, то есть на работе, он полноправный член нашего общества. Эта странная половинчатость не то чтобы угнетала, но заставляла жить человека двойной жизнью: там и тут.

Вне закона тем более коллективом легче выжить. И человек Вор-городка стремился к коллективу.

Неофициальной границей между двумя мирами служил холм, называемый здесь Вальчиком. Возвращаясь с работы и перевалив через Вальчик, житель Вор-городка оказывался в сфере других пониманий, других интересов, хотя люди, среди которых он жил, были те же самые, что и на работе. Здесь не было профсоюзов, но была дружба, а денег взаймы давали и без касс взаимопомощи.

То же и с высотой занимаемого положения или должности живущих здесь. Она, то есть высокая должность, вроде бы принималась в расчет, но не довлела над людьми и никак не подчеркивалась. Наоборот, шишкоманы, как их тут называли, подчас ничем в обычной вор-городской жизни выделиться и не могли, в то время как мастера на все руки, умельцы, работяги, или просто отзывчивые люди были в цене и не могли не пользоваться повсеместным уважением. А если иной шишкоман и имел то преимущество, что подвластных ему рабочих или технику пускал на пользу своего дела, так это хоть внешне никак не порицалось (всяк к себе гребет), но уж, ясно, и не вызывало сочувствия: чему сочувствовать-то, если из-за такого и остальных ворами обзовут, как уже обозвали.

Может, потому и нравственная обстановка Вор-городка была именно такой, какую мы видывали в наших городках на Руси в самые что ни на есть тяжкие времена, в голодные военные годы, и которую мы несколько утеряли со временем — и теперь страдаем, ищем и не находим. А уж как она нам нужна!

И не тут ли отгадка и ключ к такой, скажем, проблеме, что многие и многие жильцы из Зяба ни за что не хотели оставаться в общежитейных удобных современных домах, а селились на окраине Вор-городка (тоже словцо, а какая в Вор-городке окраина, если он сам — окраина!), считая, что вполне хорошо устроились.

Над этим парадоксом стоило бы задуматься, и у нас еще будет для этого время. А сейчас не будем забегать наперед, опережать, как говорят, события. Наш разговор посвящен местоположению Вор-городка и Вальчику, отделяющему его от настоящего города.

Уж этот Вальчик! Сколько слов о нем перемолото, сколько слез и местного невинного фольклора! Достаточно сказать, что для подвыпивших, возвращающихся навеселе из города, Вальчик был навроде естественного препятствия, и выпивавшие в меру кто ползком, кто на карачках преодолевали крутой подъем, а со временем даже добирались до дому. Остальные же оставались лежать на его склоне, и тут их находили ближние или городская милиция: склон со стороны Зяба находился в ее ведении.