Городок - [44]

— Гриша? — не спросила, а сказала Инна Петровна сразу, будто она только и делала, что ждала, когда он позвонит.— Почему же вы не заезжаете? Вы проездом, да? Куда? А когда ваш поезд? — И, выслушав, как все равно приказала: — Вот и хорошо, вы успеете попить чаю. Вы помните, где мы живем? Да, да, метро «Аэропортовская», направо за угол... Мы вас ждем.

Шохов помнил, конечно, их необычный нетиповой дом, со множеством машин у подъезда и с глазастой лифтершей у входа. Сейчас почему-то лифтерши не оказалось. Инна Петровна открыла дверь, все в том же халатике, в тапочках на босу ногу. Она произнесла обычное: «Раздевайтесь, проходите. Проходите на кухню, чай я уже поставила».

— Мы все решили,— сказала она, наливая Шохову чая из какого-то прозрачного чайника в такую же прозрачную чашку. Говорила она так, что ясно было, что действительно все было решено, а самому Шохову оставалось лишь выслушать да исполнить.

Инна Петровна пододвинула гостю коробку с шоколадными конфетами и продолжала:

— Мы решили, что вы остаетесь в Москве. Вас пока может взять в свою группу мой Костя, у него как раз запускается картина. Можно устроиться в павильоне, на декорациях. А мы с Розочкой в это время займемся вашей пропиской. Ну, как?

Шохов пожал плечами. Он не знал, что такое запускать картину и устраиваться в павильоне и как выглядит этот павильон. Но спрашивать не стал, показалось неудобным.

— Кстати,— произнесла Инна Петровна без улыбки. — Мы с Розочкой посмеялись вдосталь над моей оплошкой, как я вас приняла за шабашника... А ведь всем знакомым ваша работа очень понравилась. Конечно, их интересует, как вас можно поэксплуатировать... Понимаете?

У Инны Петровны была странная привычка разговаривать, глядя прямо в лицо. Шохов смущался от ее пристального взгляда. Но и смущаясь, он все время чувствовал, что ему хочется смотреть на нее.

Он вдруг сейчас разглядел, что нисколько эта женщина не старая, хоть и седая, седина даже шла к ее чистому, без единой морщинки лицу. Пожалуй, она была даже красива, таких красивых женщин Шохов раньше не видывал, это была особенная красота, холодная и неземная, как из мрамора все равно.

Женщины знают, когда они нравятся. Наверное, Инна Петровна тоже поняла, но ничем это не выразила. Может быть, чуть дольше задержала на нем свой взгляд и поинтересовалась: «О чем вы? О чем, Гриша, так серьезно задумались?» Но этого было достаточно, чтобы он смутился. К тому же, опустив глаза, он увидел прямо перед собой, очень близко, выглянувшие невинно из-под халатика коленки, белые с нежной кожей, совсем как у девочки.

Стараясь не глядеть ни на Инну Петровну, ни на ее коленки, он быстро поднялся, сказав, что забыл про подарок, который он привез из деревни. Он принес из прихожей чемоданчик, достал оттуда туесок и протянул хозяйке.

— Возьмите. Подобрал в одной избе.

Туесок и вправду был изящный, хоть и старый, кора на нем основательно пожелтела. Но он сохранил свою круглую форму, и донышко с резным загибом, и словно бы вылощенный многими руками окоем, и крышечку с причудливой ручкой-держалкой — все было исполнено о вкусом и сбережено.

Инна Петровна тут же громко позвала Костю и стал расспрашивать о той самой избе, где он нашел туесок, и о других избах и деревнях, в которых это все как бы валяется, оставленное хозяевами.

— Гриша, но разве нельзя, скажем, нанять машин и все это вывезти? — спросила Инна Петровна.

— Да там и машина не пройдет,— первое, что пришло в голову, отвечал Шохов. Только потом он сообразил, что дело ни в какой не в машине. А зачем, собственно, ее нанимать, и что везти и куда везти? Да и вообще странным показался ему такой вопрос.

— Костя, ты слышишь? — между тем произнесла Инна Петровна, она разговаривала с мужем еще строже, чем с Шоховым, будто диктовала диктант.— Они же там дикари, ну да! Они бросают дома, всяческие редкости и уезжают... Что-нибудь подобное ты слышал?

— Ах, Нюша,— произнес муж с гримасой, явно желая скорей закончить никчемный для него разговор.— Они другие люди. Их это не интересует.

— А что же их интересует?

— Другое...— Костя не смотрел на жену и на Шохова.— Ну, их, видимо, урожай интересует, работа, посевные всякие.

— Ну и что? Что же они, не спят, не едят, по-твоему? — тон у Инны Петровны был непререкаем.

— Да, да, едят, но они... Они другие,— сказал Костя и поспешно, боком вышел из кухни.

Шохов был как бы посторонним при этом разговоре, его не спрашивали, что он обо всем этом думает. Но если б спросили, он нашел бы что ответить. Он бы сказал, несмотря на твердую непререкаемость хозяйки, с которой было спорить бессмысленно, что никакие там живут не дикари, а обыкновенные люди. Но живут они, уж точно по-другому, в этом Костя-муж прав. И если им, к примеру, показать квартиру Инны Петровны и рассказать о ее чудачествах с ванной, и плиткой, и со всем остальным, он бы тоже могли, хоть они не скажут, никогда не скажут, обозвать ее дикарем.

Шохов подумал, что никогда его матери и отцу, его братьям не понять той жизни, которой живет Инна Петровна, как ей самой не понять ничего о жизни его родни. Они будто с разных планет, все у них разное. Не только городской быт, не только понимание вещей, самых элементарных, не только отношение к работе, главным ценностям, но даже в языке. И уж какая бы ни была атмосфера в доме Шоховых между мамой и отцом и братьями, но все равно она более человечна, чем это сидение супругов по разным комнатам, будто они и не муж и жена, а какие-то коммунальные соседи.