Города Северо-восточной Руси XIV-XV веков - [67]

В цитированной выше грамоте Сергиеву монастырю есть также упоминание о «дани», от которой освобождается городской двор в Дмитрове. Трудно выяснить, какой характер носила эта дань, но, по-видимому, она могла быть и денежной, и натуральной. Город Серпухов еще при Иване IV платил дань одним медом. В духовных и договорных грамотах мы встречаем упоминания о сборе дани по городам. Например, в докончании великого князя Димитрия Ивановича с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем около 1367 г. говорится: «А коли ми будеть слати свои даньщики в город и на перевары… а тобе свои даныцики слати с моими даньщиками вместе. А в твои ми удел даньщиков своих… не всылати». Аналогичные тексты встречаем и в других грамотах. О том же говорят и летописи. Волнения в Торжке в 1340 г. начались от того, что прииде князь Семен из Орды и наела на Торжок дане брати, и почаша силно деяти». После нападения Тохтамыша также пришлось московскому князю организовать сбор дани: «Того же лета (1384), бысть дань великая тяжкая по всему княжению великому всякому без остатка, с всякие деревни по полтине», «тогда и золотом давали в Орду». Летописный текст говорит о сборе дани по деревням, но кажется невероятным, чтобы дань не собиралась в городе. Тем более характерно упоминание о сборе золота; золото, конечно, скапливаться могло именно в городах. Под золотом здесь имеются в виду, вероятно, не только деньги, а и золотые изделия мастеров-ремесленников.

Эта дань собиралась для уплаты «выхода» в Орду, но несомненно и то, что она шла также и в пользу княжеской власти. Немалая часть ее, на что обращено было внимание уже давно в исторической литературе, оставалась у князей, и Иван Данилович не зря получил меткое прозвище «Калиты». Дань была одной из форм феодальной эксплуатации населения, в том числе и городского. Вряд ли она носила систематический характер, об этом ясно говорит весь контекст сообщений — «а коли ми будет послати» и т. п., — но, несмотря на это, она тяжелым бременем ложилась на массы городских и сельских жителей. Для сбора дани проводилась специальная опись, от которой, например, были в 1447–1455 гг. освобождены соляные варницы и четыре двора Троице-Сергиева монастыря у Соли Переяславской: «…и писцы мои великого князя тех людей и тех варниц монастырских в мою дань не пишут».

В упомянутой выше грамоте содержится также указание на взимание оброка с городского двора в Дмитрове. В данном случае этот оброк выступает как льготная замена для монастыря тех пошлин и даней, которые ложились обычно на городской тяглый двор. Это было подтверждено тем же князем Юрием Васильевичем в особой грамоте в 1463 г. Троице-Сергиеву монастырю: «Что его два двора в Дмитрове, один двор внутри города, а другой двор на посаде, и они мне дают с тех дворов в мою казну на год оброком з двора по полтине». Сумма оброка здесь снижена вполовину по сравнению с предыдущей грамотой — монастырь, видимо, получил еще более льготное положение для своих дворов в городе. Но может быть, что оброки денежные существовали не только как замена всего комплекса «тягла», но и входили в его состав.

В жалованной грамоте князя Михаила Андреевича белозерского Кирилло-Белозерскому монастырю говорится об уравнении пошлин с монастырских неводов. Из текста грамоты мы узнаем, что в Белоозере в пользу княжеской власти взимался оброк с рыбных ловель: «…мои рыбники с игумновых неводов и с его людей неводов, колко игумновых неводов ни буди, за рыбное емлют с невода по двадцати бел, как и у горожан емлют, и с Мартемьянова монастыря неводов, и с Троецкого монастыря на устьи. А возмут мои рыбники с Мартемьянова монастыря неводов, и с Роецкого монастыря, и з городцких неводов боле того рыбного с невода, и мои рыбники с игумновых неводов Нифонтовых возмут по тому жо, а боле того не емлют на них ничего». По-видимому, оброк этот взимался не рыбой, а деньгами, если под «белями» понимать архаическое обозначение денежных единиц.

Конкретные указания на то, от чего освобождаются привилегированные дворы, в различных городах различны, и это указывает на то, что круг повинностей городских и сельских жителей — «черных» людей был весьма широк и разнообразен. Если в Твери «не косят бору», и не въезжают «полазники» и «бобровники», то в Переяславле, как явствует из жалованной грамоты великого князя Василия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю 1432–1443 гг. предусматривается другое: «…ненадобе им с того двора тянути ни с слугами, ни с черными людьми, ни к рыболовем, ни к сотцкому, ни к дворскому». В Ростовском дворе того же монастыря «тем монастырским людем ненадобе моя никоторая дань, ни писчая белка, ни ям, ни подвода, ни мыт, ни тамга, ни пятненое, ни костки, ни закос, ни коня моего не кормит, ни иные никоторые им пошлины неиадобе… Также те люди монастырские кде учнут торговати в моих городах или в волостях, купят ли что, продадут ли, ино им неиадобе ни мыт, ни тамга, ни иные никоторые пошлины, ни явленое им иенадобе». Судя по запретам въезда в монастырские дворы княжеских бобровников, рыболовов и проч., можно предположить, что в обычные городские дворы они «въезжали», может быть, только для постоя, а может быть, и для взимания каких-либо пошлин и оброков. Иа это указывает как будто выражение о том, чтобы «не тянути» к дворовым рыболовам, бортникам и проч. Поэтому мы вправе думать, что на городское и сельское «черное» население в числе прочих пошлин и оброков ложились еще и обязанности по непосредственному обслуживанию потребностей дворцового хозяйства князей, в частности, натуральные оброки. В одной из грамотесть указание на то, чтобы жителей двора Симонова монастыря в Дмитрове княжеские ловчие «на лоси и па медведи не поймали».