Города - [100]

— Мы установили засаду на полицейском компьютере, — говорит Джоджо. — И получаем информацию о том, о ком мы упоминаем. Мы добавили имя Брюстера. И многое добыли. Они сочли, что Силуэт — это, возможно, ты.

— Что? Я-а?

Мэнди попросту лает и разгоняет ладонями дым, как будто отмахивается от самого большого абсурда, какой ей когда-либо доводилось слышать.

Я все еще на крайнем взводе.

— Они считают, что Силуэт — я!

— Ты был первым подозреваемым. Пока не пострадала твоя внучка.

Я выхожу из себя:

— Вонючие тупицы!

Джоджо возражает:

— Не такие уж тупицы, как видно. Есть ниточка, которая ведет их прямо к Счастливой ферме.

Мэнди лает:

— Ох, я не верю. Вот сюда?

Я бросаю взгляд на ее скулы. И в голове у меня застучало кое-что забавное. Это узнавание. Кое-чего. И внезапно случается так, что я слышу, как кто-то спрашивает:

— Так это ты?

Вот только произнес эти слова я. В комнате становится холодно. Радио играет простонародную песенку.

— Мэнди, я задал тебе вопрос: Силуэт — это ты?

За моим вопросом стоит очень странная вещь: я хочу ей сказать, чтобы она не волновалась, что мы ее защитим, если это так, и мне кажется, что я почти что сказал это. Но получается не так. В сущности, я не контролирую ситуацию. Вы сейчас увидите, что здесь происходит кое-что еще.

Лицо Мэнди как будто тает. Все ее черты искривляются, как будто она постоянно поддерживает их волевым усилием. Ее глаза делаются пустыми, и теперь видно, какой она станет, когда позволит себе превратиться в добрую старушку. Страдающую, растерянную. Она качает головой, и ее челюсти ходят ходуном. Когда она встает, ее руки дрожат.

— Старые, тупые придурки.

У меня появляется ощущение, что я представлялся кому-то реальным источником зла, кем-то таким, кем я не собирался быть. Не знаю, почему это так.

Гас кричит ей:

— Ты не проявляла особой заботы о пострадавших от их действий.

Я мчусь за ней при помощи своих калибраторов.

— Говори, Мэнди, здесь нет ничего личного. — Она поворачивается ко мне спиной. — Мэнди?

Она поворачивается, и лицо у нее, как у прижатого к стене дикобраза.

— Смойся!

— Мэнди, полицейские считают, что ниточка тянется отсюда, и при этом они отнюдь не тупы.

Она впивается взглядом в дверь. Ее слова обращены в воздух. Ее слова обращены ко всей ее жизни.

— Каждый раз я думаю, просто — я думаю, что есть кто-то, у кого есть версия… Что кто-то меня просто ВИДИТ! МЕНЯ! Вот тогда я получила очередной удар в зубы. — Она вскидывается, как тигрица, ей больно, она в ярости. — Смывайся к своей мини-команде. Играй в свои мальчишеские игрушки. — Голос ее дрожит, как воздушная дымка. — У меня нет времени.

Времени нет ни у кого из нас.

— Я прошу прощения.

Она стоит неподвижно, воззрившись в окно, выходящее на серый пейзаж над газоном.

— Мэнди, я прошу прощения. Ты понимаешь, почему я задал этот вопрос? Да потому, что мне знакомо то лицо под черной маской. Я уверен, что смогу сказать, кто это, только бы вспомнить. Меня просто осенило… Вот. Кто сказал, что Силуэт — это мужик? Я просто сказал, в ту же минуту, как только подумал. Извини.

Она поворачивается и смотрит на меня. Она не убеждена. Она устала.

— Я кое-что выяснила, — говорит она. — Я так гордилась собой. Я в самом деле не сомневалась, что Брюстер будет доволен. — Она понюхала воздух. — Я нашла лица тех, что были в костюмах, и тех, что захватили твою внучку. Между прочим, я следила за ними всю ночь. И полиция должна быть в курсе. Но.

Она выглядит бесконечно усталой. Похоже, что она вот-вот заснет стоя.

— У них у всех болезнь Альцгеймера.

Я проглатываю это. Мэнди не шевелится. Похоже на то, как если бы все ее тело раздувалось перед криком. И она по-прежнему глазеет в окно.

— Альцгеймера?

— Да. Это похоже на «Нападение зомби», так? Мы теряем головы, и они посылают нас воровать. Мы просто тела, плоть. Да даже как мясо мы им не нужны.

Серый свет пробивается сквозь серое окно, падает на ее нос, на ее щеки. И это делает ее прекрасной.

Я подумал об очках на кровати — тех, со встроенными транскодерами. Очки могут рассказать правду о том, кто на самом деле твои друзья. Они подсказывают тебе, когда настает время принимать лекарство. Они подсказывают, что тебе пора на самолет, и как выехать со Счастливой фермы и добраться до автостоянки.

Скулы, думаю я. И еще думаю о сморщившейся мордочке сверчка.

— У, мать твою, — бормочу я, и мой желудок как будто переворачивается. — У, ТВОЮ МАТЬ!

Я уже подхожу.

— Брюст?

Мэнди вроде как спрашивает. Будь прокляты эти калибраторы! Я ковыляю, поднимаюсь и опускаюсь, словно поплавок, пытаюсь побежать, и мне это не удается.

— Брюст, что это?

«Подруга, да ты знаешь, что у меня щеки горят от слез?» Я вдруг начинаю их чувствовать. Мой локоть чуть ли не сметает их с моего лица. Эти сволочи, эти сволочи заставили меня плакать.

— Брюстер, подожди.

Мэнди торопливо идет за мной.

А я думаю только об одном: Джазза. Джазза, ты же заслуживаешь намного большего, чем вот это. Ты же изобретал, сочинял музыкальные композиции, девочки смотрели на тебя, и в их глазах зажигались звезды. Аааа-блин! Танцуешь без рубашки на краю моста, молодой и сильный, умный и красивый. Джазза. Ты же не просто куколка из плоти, Джазза. Я на это надеюсь.