Город Зга - [12]

Трижды я виделся с Миком Григорьичем в тот день. Трижды… Утром на пороге школы — Разметчик стоял на ступеньках и разговаривал с директрисой Лидией Васильевной. Увидев меня в кучке товарищей пятиклассников, он поманил меня пальцем, наклонился, ощупал меня своим завораживающим взглядом, провёл пальцами по моему лбу, словно смывая что-то.

— Будь осторожен, — сказал он.

Я беззаботно кивнул, — Ага, буду.

— Нет, — покачал он головой, — Нет, не свяжется. Ну иди.

Я пошел, а он продолжал с директором прерванный разговор.

По дороге из школы я встретил его на другой стороне нашей улицы, он кивнул мне как-то особенно значимо, улыбнулся ободряюще. Мне показалось, что он хотел что-то крикнуть или позвать меня к себе, я с удовольствием помчался бы через улицу, мне нравилось встречаться с ним, нравилась его непостижимая улыбка из-под усов, живая искристая бронза глаз, его странные спокойные слова. Но он не позвал и не крикнул, просто махнул рукой — пока, мол…

Относительно происхождения загадочного Мика Григорьича у пацанов было три версии, одинаково шикарные и привлекательные, но все три имеющие свои нестыковки. По первой — Мик Григорьич был инопланетянином, оставленным или забытым на Земле рассеянными соотечественниками. Но для инопланетянина у него был чересчур уж земной, малоэкзотичный вид. Другая версия утверждала, что он путешественник во времени, заброшенный из будущего. Но путешественники обычно долго не задерживаются на месте, а Мика Григорьича помнил с детства любой житель Зги. По третьей версии — Мик Григорьич являлся резидентом сразу нескольких иностранных разведок, выполняющим сверхсекретную миссию. Но для шпиона он был чересчур добр и открыт. А кроме того, шпионы ведь тоже люди, а значит, стареют. А Мик Григорьич почему-то совсем не изменялся, он был равно не молодой и равно не слишком старый.

В третий раз я его видел мельком, вечером, совсем издалека, у переезда. Он немного понаблюдал за нашим катаньем, перешел железную дорогу и исчез за насыпью.

Все пацаны уже разошлись, было поздно, темно и холодно. Задержались мы трое с Лёхой и Витьком.

Я уже не хотел кататься, у меня мёрзли пальцы ног, и побаливало плечо, ушибленное во время очередной кучи-малы на спуске. Но Лёха с Витьком опять поднимались на холм, махали мне руками, звали с собой.

— Финальные гонки суперменов! — орал сверху неугомонный Витёк, — Сани с фотонными ускорителями! Последний смертельный спуск!

Знать бы ему, сколь близки к истине были дурацкие эти слова…

Они поднялись наверх, а я дополз до середины, до поворота, тем самым определив себе функцию сигнальщика.

Дорога мне виделась прекрасно в свете огромной луны и фонарей у переезда. Переезд был закрыт, поезд слышался издалека, из-за холма неторопливым колёсным постуком. Перед шлагбаумом стоял большой зелёный грузовик-фургон. На ступеньке я разглядел фигуру водителя. Он нервно жестикулировал, обращаясь к дежурной по переезду — мощной тёте в ватнике и оранжевой спец-жилетке — он был недоволен задержкой, наверное, ругался, что шлагбаум закрыли слишком рано.

Всё было нормально, и я махнул пацанам, чтоб съезжали. Когда они с гиканьем пронеслись мимо меня, я лёг на свои санки и тоже рванул вслед. Я катился и смотрел прямо на летящую под меня ленту спуска. А мне бы поднять глаза на переезд, мне б увидеть, как проклятый грузовик с наглецом-водителем огибает закрытый шлагбаум, перекатывается по рельсам и, набирая скорость, выезжает на дорогу. Конечно, шоферюга, занятый неправедным этим делом, не заметил нас, несущихся наперерез. И мы увидели его только выскочив на обочину дороги. Лёха с Витьком, не успев испугаться и затормозить (слава Богу, что не успев!), пролетели перед передними его колёсами. Я катился сзади и скорость моя была меньше…

Испугаться я тоже не успел. Я успел только айкнуть, увидев перед собой громаду грузовика, заскрести носками ботинок по снеговому насту за санками. Торможения не получилось, санки крутнулись, сделали вместе со мной полный оборот перед передними колёсами, но инерция продолжала тащить их дальше под задние. В последний миг я увидел их рядом, перед глазами, над собой: громадные, страшные, неумолимые… резиновые… каменные глыбы. Нет, в предпоследний миг, а в самый последний миг предо мной… вокруг меня… во мне что-то вспыхнуло ярко, многоцветно, бодро, чуть ли не весело — после вспышки грянула тьма, я не мог ничего видеть, только слышал… Я слышал противный то ли железный скрежет, то ли деревянный хруст… — Нет, — подумал я; как ни странно, подумал, я ещё смог подумать… — Нет, — подумал я, — это не дерево, не железо, это кости мои… колёса… кости… да, а где боль? где ужас боли?.. а затем — всё… ничего… тьма… тишина… Тьма была. Тишины не стало. Потом не стало и тьмы. Я увидел перед собой снег, колёса — рядом со мной… неподвижные… рядом — по другую сторону, уже справа… справа от меня — громады колёс.

Я лежал плашмя на земле… на снегу. Нет. Я лежал на санках… санках, на том, что было несколько мигов назад санками, до того, как по ним прокатилась чёрная каменная резина колёс. Раздавленные, вмятые в снеговой наст алюминиевые уголки, раскрошенные щепки сиденья — я лежал на этом. Я лежал на въезжающих под задние колёса санках тогда. Я лежал на изуродованных остатках санок сейчас. Я лежал целый. Это не кости мои дробились. Это корёжились санки — от колёс… подо мной… Подо мной!