Город за рекой - [109]

— Я пришел к убеждению, — сказал архивариус, — что смерть — мера всех вещей.

— Если бы все люди поняли это, — заметил Перкинг, — картина жизни была бы другой.

— Не это ли имел в виду Мастер Магус, — спросил Роберт, — когда он говорил о возрождении из духа Китая, Тибета и Индии?

— Мастер Магус, — заметил Перкинг, — в котором многие видят ботхисатву, знает, что не насильственные действия, а мысли определяют поведение человека, следовательно, и человеческие отношения.

Роберта одинаково тронуло то, что Перкинг назвал Мастера Магуса ботхисатвой, прообразом будущего Будды, и то, что он говорил о силе мыслей. Это напоминало пророческие слова Анны: мысли — посланцы высших сил.

Почтенный ассистент дал архивариусу для ознакомления часть лежавших у него на столе бумаг под общим, уже известным ему заголовком: "Протоколы страшной секунды", предназначенные для секретного фонда Архива. Когда он раньше однажды попросил их, ему отказали. Теперь же он мог их взять к себе в комнату, чтобы внимательно, не спеша ознакомиться с ними. Это были записи, фиксирующие мгновения умирания, перехода через реку.

При всем разнообразии образов, в каждом случае отмеченных печатью индивидуального восприятия и способности выражать чувства и мысли, эти записи обнаруживали одну, присущую всем характерную особенность непреложного видения, отличавшую их от голой фантазии: на них лежала печать действительного знания. Везде повторялось ощущение движения, перемещения в пространстве, скольжения (многие называли это парением), которое казалось бесконечным. Почти всегда шла речь об ослепительно ярком свете, навстречу которому устремлялся каждый в своем движении. Многие называли его неземным светом, лучезарным сиянием, равно как вообще все события описывались, за неимением других слов, с помощью лексики Нового Завета и штампов ортодоксии. Так, иным, переходящим за черту земного, представлялось во время их приближения к городу за рекой, что они видят сияющие стены и башни вечного города, и они воспринимали поначалу его обитателей как светлые существа, как звездные тела, в которых они видели ангелов, парящих в небесной сфере. Другие говорили об алмазной горе, о городе духов, о блаженных и гуриях под вечно сияющим небесным светом. Архивариус вспомнил при этом последние слова Гёте "больше света", которые, конечно же, означали, как он истолковывал их сейчас, не требование, а констатацию, что вокруг него стало больше света. Многократно варьировалась картина стремительной езды, движения в мировом пространстве, слияния с бесконечностью звездного мира, с шествием древних светил — так, словно бы человеческий дух всасывался в великое материнское лоно мироздания.

Во всех Протоколах можно было прочесть, что переход состоял в утрате собственной воли. Вместе с тем боли как будто ослаблялись, в то время как бренная плоть все еще содрогалась в муках. Из отдельных описаний явствовало, что в этом состоянии выявлялись телепатические силы духа, тогда как возможность объясняться словами с прежним окружением утрачивалась.

Превращения, которые происходили с духом умирающего, обнаруживались в многообразии и полноте и напоминали синхронное событие, одновременное существование в разных плоскостях пространства. "И то, чего я никогда не ощущал как реальность, — читал он в одном месте, — а именно свобода жизни, охватило меня в последние секунды впервые во всей полноте".

Нигде в этих листках не говорилось о страданиях тела, явившихся причиной смерти, о страхе, сопровождающем ее, но чаще — о душевных муках. Однако и в этих случаях было удовлетворительное чувство избавления от прошлого. Спокойствием и умиротворением веяло от страниц этих листков. Архивариус вспомнил о посмертных масках, которые ему доводилось видеть: и в них проглядывало нередко ровное, умиротворенное, просветленное, как часто называют в народе, выражение.

Протоколы страшной секунды неизменно обрывались в тот момент, когда угасали импульсы глубинного сознания. Кто вступал на мост и достигал будничного города за рекой, утрачивал значительность мыслей и чувствований. Только потом уже появлялась возможность ретроспективного взгляда на прошлое, на форму прежнего существования, как это мог наблюдать архивариус в своем общении со здешними обитателями, но сами свидетельства перехода на ту сторону не содержали об этом никаких сведений.

Он бережно сложил листки. Если даже это была только незначительная часть Протоколов, то и в этом случае он уже был благодарен Перкингу, ведь он получил возможность ознакомиться с материалами, приоткрывавшими завесу над тайной, которая остается скрытой от всякого смертного до момента переживания им собственной смерти.

Когда солнце начало клониться к горизонту, он отправился в Префектуру, взяв с собой пустой том хроники. Небо сияло еще ослепительной синевой, прохожих на улицах было больше, чем обычно. Он видел, что это были вновь прибывшие. Они скользили мимо мертвых фасадов домов, исчезали в подвалах, иногда сидели на каменных выступах стен. Они сторонились хрониста, словно их отпугивал живой дух. Когда он в одном месте проходил мимо кучки обитателей, они тотчас умолкли — так прерывают свою таинственную игру дети, завидя приближающегося взрослого. "Старый хронист, — чудился ему за спиной их шепот, — читатель мыслей из Архива". Это звучало как проклятие, как насмешка над всей духовной работой, когда они показывали пальцами на книгу, которую он держал под мышкой. Но его не смущали их возгласы, ведь он знал об их страданиях, о неосуществившихся надеждах и желаниях, о пустом, призрачном существовании. Где-то вдалеке послышался сигнал, извещающий о начале упражнений.