Город поэта - [20]

Письмо Иконникова помечено вторым сентября 1813 года. «Юные пловцы» выходили в этом же году. И тогда же вдруг запретили в Лицее издавать журналы.

Строгость объясняли тем, что журналы отвлекают воспитанников от занятий. Но запрет не помог. Наоборот, вызвал противодействие:

Послушай-ка меня, товарищ мой любезный,

Неужели газет не будем издавать?

И презрев Феба дар толико драгоценный

Ужели более не будем сочинять?

На смену журналам появились всевозможные рукописные сборники.

Один из них назывался «Жертва Мому, или Лицейская антология».

Мом — в греческой мифологии — бог иронии и насмешки. Сборник целиком состоял из эпиграмм на Кюхельбекера.

Чего только не писали лицейские поэты о бедном Кюхле! И не со зла, а просто для красного словца, чтобы показать своё остроумие. А остроумие бывало и невысокого полёта. Всё больше насчёт внешности Кюхельбекера, его длинной, тощей, нескладной фигуры и, конечно, насчёт его страсти к писанию стихов.

Виля, Клит, Пушкарь, Дон-Кишот, Тарас, В. фон Рекеблихер, Циплятопирогов — это прозвища Кюхельбекера в лицейских эпиграммах. Назывались эпиграммы: «Жалкий человек», «О Дон-Кишоте», «На случай, когда Виля на бале растерял свои башмаки», «Виля Геркулесу, посвящая ему старые свои штаны» и тому подобное. Вот одна из них:

О ДОН-КИШОТЕ

Оставил пику Дон-Кишот

И ныне публику стихами забавляет,

И у него за белкой кот

С сучочка на сучок летает.

Двадцать одна такая эпиграмма вошла в сборник «Жертва Мому». Составил его и собственноручно переписал четырнадцатилетний Александр Пушкин. Он любил доброго, умного, нескладного Кюхельбекера, но и не упускал случая посмеяться над ним.

Антологии и сборники пользовались у лицеистов большим успехом. И всё же «юным пловцам» хотелось большого плавания, чтобы испробовать свои силы не только в тихих лицейских водах, но и в бурном море настоящей литературы.

«Александр Н. к. ш. п.»

Первым в большое плавание отважился пуститься Миша Яковлев. Он переписал свои басни в особую тетрадь и послал её в журнал «Вестник Европы». При этом просил издателя скрыть от публики имя сочинителя.

Время шло, басни не появлялись. Ехидный Илличевский написал эпиграмму «Уваженная скромность»:

Нагромоздивши басен том,

Клеон давай пускать в журнал свои тетради,

Прося из скромности издателя о том,

Чтоб имени его не выставлял в печати.

Издатель скромностью такою тронут был,

И имя он, и басни — скрыл.

Басни Яковлева так и не увидели света.

Удачнее оказалась попытка Дельвига. Его стихотворение «На взятие Парижа», за подписью «Руской», появилось в двенадцатом номере «Вестника Европы» в июне 1814 года.

Первое стихотворение Пушкина увидело свет при не совсем обычных обстоятельствах. Очевидно, Дельвиг, посылая в журнал своё стихотворение, посоветовался с товарищами и потихоньку от Пушкина отправил заодно и его стихотворение «К другу стихотворцу».

Вскоре ничего не подозревавший Пушкин зашёл в Газетную комнату, взял свежий номер «Вестника Европы» и с изумлением прочитал:

«От издателя: Просим сочинителя присланной в „Вестник Европы“ пьесы, под названием „К другу стихотворцу“, как всех других сочинителей, объявить нам своё имя, ибо мы поставили себе законом: не печатать тех сочинений, которых авторы не сообщили нам своего имени и адреса».

Так Пушкин узнал о проделке друзей.

Предатели-друзья

Невинное творенье

Украдкой в город шлют

И плод уединенья

Тисненью предают.

Стихотворение «К другу стихотворцу» было напечатано в № 13 «Вестника Европы» за 1814 год. Внизу стояла подпись: «Александр Н. к. ш. п.» Пушкин написал свою фамилию наоборот и выпустил из неё все гласные.

Теперь он частенько, заходя в Газетную комнату, как бы невзначай брал заветный номер «Вестника Европы», открывал десятую страницу. Его стихотворение напечатано…

Товарищи допытывались: кто такой Арист, его друг-стихотворец, которого он уговаривает не писать стихов, не вступать на путь поэта? Кюхельбекер? Возможно, что и он. Да и не он один, а все, кто лезет на Парнас за лаврами, забыв, что там растёт и крапива.

Писать хорошие стихи непросто. Пусть даже Аристу — его другу-стихотворцу — удастся стать писателем. Что ждёт его? Богатство, слава, жизнь спокойная и приятная? Нимало. Нищета и страдания — вот участь писателей.

Катится мимо их Фортуны колесо;

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

Камоэнс[5] с нищими постелю разделяет;

Костров на чердаке безвестно умирает.

Руками чуждыми могиле предан он:

Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон.

Ариста не убеждают эти доводы. Он резонно замечает, что странно отговаривать от писания стихов при помощи тех же стихов. Тогда автор рассказывает ему притчу про деревенского старика священника:

В деревне, помнится, с мирянами простыми,

Священник пожилой и с кудрями седыми,

В миру с соседями, в чести, довольстве жил

И первым мудрецом у всех издáвна слыл.

Однажды, осушив бутылки и стаканы,

Со свадьбы, под вечер, он шёл немного пьяный;

Попалися ему навстречу мужики.

«Послушай, батюшка, — сказали простяки, —

Настави грешных нас — ты пить ведь запрещаешь,

Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,

И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…» —

«Послушайте, — сказал священник мужикам, —