Город на трясине - [8]

Таким образом, становится ясно, что феодально-помещичья Венгрия, чтобы не покончить самоубийством, не могла поступить иначе, как только втянуть венгерский народ в войну. Иштван Тиса был солидным, дальновидным политиком. Он, несомненно, понимал, чем кончится война, и знал, что проигранная война будет означать конец помещичьей Венгрии. Потому-то он и тянул время. Так уж водится — если есть выбор, каждый предпочитает умереть завтра, а не сегодня…

По этой причине Иштван Тиса и выбрал войну, не смущаясь тем, что за каждый день своего существования феодальной Венгрии придется расплачиваться кровью тысяч венгров…

Так прошлое рождает настоящее, а настоящее — будущее, так возникают новые звенья в цепи преступлений… И когда вечером 20 января 1945 года человек, очутившись в центре горящего города, задыхающимся от гнева и ужаса голосом взывает к мщению, переворачиваются в гробу даже те, кто ушел из жизни двадцать пять, тридцать или даже пятьдесят лет назад. Ведь ответственность лежит и на них!

Вот так, с лозунга «Отомстим за престолонаследника! Долой Сербию!» и с провоенной демонстрации будапештского сброда, началась в 1914 году та ужасная пирушка, в ходе которой смерть закружила в жуткой пляске миллион несчастных венгров. Тогда еще не было слышно призывов: «Даешь тысячелетние границы!», «Долой большевистскую напасть!», «Защитим западную цивилизацию и христианскую культуру!». Тогда достаточно было провозгласить лозунг: «Отомстим за престолонаследника!» Разумеется, и это был один из этапов на роковом пути, приведшем к тому, что сегодня нам приходится восклицать: «Отомстим за Будапешт!»

Иштван Тиса ясно предвидел будущее. Война действительно была нами проиграна. Не в результате какого-либо предательства, а потому, что перевес сил оказался не на нашей стороне. Казалось бы, что поражение должно было похоронить феодально-помещичью Венгрию. Но маленький, предоставленный самому себе народ, окруженный кровожадными врагами, вряд ли мог после проигранной войны осуществить победоносную революцию. Поэтому и завершились поражением венгерские революции 1918 и 1919 годов. За империалистическую национальную политику «Венгерской империи» пришлось расплачиваться еще не окрепшей венгерской демократии и молодой пролетарской революции. Национальные меньшинства, обретя самостоятельную государственность, теперь уже без всяких понуканий со стороны Вены накинулись на нас, и, несмотря на весь героизм венгров, целую серию блестящих военных подвигов, особенно в Словакии, возрожденный и прикрытый демократическими одеждами алчный империализм в конце концов все же сокрушил нас. Конечно, этому способствовали саботаж и контрреволюционные действия венгерской реакции, сохранившейся в стране, а те, кто бежал за границу, объединились с нашими врагами. Честные люди называют это предательством, но сами беглецы полагали, что страна, где правят не они и где народ сам взял в свои руки право распоряжаться своей судьбой, отнюдь не является их родиной.

Революция потерпела поражение, и следом за всегда презиравшимися, обзываемыми лапотниками румынскими королевскими войсками в Будапешт тайком возвратились и представители феодальной реакции. Правда, пока еще не в своем прямом обличье. Ненависть масс к прежнему режиму, к феодально-графскому государству, ввергнувшему их в войну с ее невыносимыми страданиями, была столь велика, что пришлось вывести на сцену новых людей, в новой роли, в новых костюмах, а то, что они играли, называлось контрреволюцией. Игра эта была грязная и кровавая. Началась расправа над сотнями честных демократов, стойких революционеров, которые были казнены с садистской жестокостью. Тысячи рабочих и крестьян оказались за тюремной решеткой. Джентри, покинувшие свои села, конторы, чиновничьи кресла, превратились теперь в карателей. Вместо охотничьей шляпы они напялили себе на голову каску с журавлиными перьями, сапоги со шпорами, сохранив лишь символ своей помещичьей принадлежности: плетку или бич. Ими они избивали до кровавого месива крестьян-коммунистов. С рабочими, революционерами из числа интеллигенции они расправлялись по-иному, крестьян же пороли кнутом, как неверных, продажных, взбунтовавшихся рабов, которые предали своего господина. Господин ведь не станет бить хлыстом никакое другое животное, кроме своей же собаки…

В виде одного из главных пунктов программы контрреволюции выплыл лозунг защиты расы. У джентри помоложе память о промотанных, прокученных, попавших в чужие руки родовых поместьях моментально отозвалась болью в душе, и лозунг защиты расы, под которой, естественно, подразумевалась не защита венгерских крестьян или рабочих, а травля другой расы, был осуществлен в виде массовых убийств, совершенных в Шиофоке и Орговани.

В контрреволюции участвовали почти исключительно джентри и представители швабского среднего сословия. Массовую базу для себя силы контрреволюции нашли прежде всего среди зажиточных слоев крестьянства, будапештской мелкой буржуазии и в чиновничьей прослойке.

Среди крестьянства пролетарская революция довольно ощутимо подорвала свои позиции негибкой и однобокой политикой в решении земельного вопроса. В результате неправильного, догматического толкования марксистского учения безземельные крестьяне причислялись к пролетариату, а тот, кто владел хотя бы клочком земли, безоговорочно относился к частным собственникам, то есть к представителям враждебного лагеря либо, в лучшем случае, к числу нейтралистов. Не учитывался и тот факт, что в силу своеобразия развития Венгрии из-за отсутствия демократических преобразований в стране венгерское крестьянство в своем большинстве представляло собою прогрессивную силу и могло быть использовано как союзник в борьбе против своего извечного врага — феодализма. Вместо того чтобы сразу раздать землю безземельному и малоземельному крестьянству, упор делался на внедрение крупнопроизводственных форм в сельском хозяйстве.