Город мастеров - [5]

— Вернемся к нашей непохожести. Польский и русский менталитет: что тут общего, в чём различия?

— У нас много общего в темпераменте, и это мне нравится. Но разница в том, что связано с разными религиозными традициями, которые проявляются, например, в отношениях гражданина с властью, государством. И всё же я с большим интересом присматриваюсь к православию, которое умеет сохранять такие понятия, как таинство, святость, и тут у него можно позаимствовать много хорошего. Есть свои достижения и у Запада, способного лучше приспосабливать христианство к повседневной жизни. Думаю, что прав был Иоанн Павел II, который сказал, что Европа дышит двумя легкими, дополняющими друг друга. Чем лучше христиане — и православные, и католики, и протестанты — узнают друг друга, тем лучше будут поняты евангельские ценности.

— Николай Бердяев, сравнивая польскую и русскую душу, писал, что если русская распластывается перед Богом, то польская — тянется вверх.

— Это касается не только поляков и русских, но и вообще традиций Византии и Рима. Поэтому думаю, что нам ещё есть чему учиться друг у друга — и преклонению, и стремлению к идеалу. Одно не исключает другого, а дополняет.

— А если говорить о наших общих проблемах, то какие бы вы назвали?

— Самое сложное — выбить из головы советское мышление, так называемый совок. Это позиция, очень живучая в обществе: человек чувствует себя вечным ребёнком, обижается на злого папу и не принимает ответственности за свою судьбу. И живет по принципу: раз упало — пусть лежит, мне-то что, я ни за что не отвечаю. Принцип детский, потому что ответственность — мера зрелости человека, его достоинства. Коммунизм тем и привлекал людей, что обещал им вечное детство. Все были детьми, только вождь — отцом.

И ещё эта подозрительность, характерная для тех, кто жил в условиях несвободы. Это стало сюжетом драматической истории, случившейся во время Второй мировой войны, о чём я рассказал в одном из фильмов. Жизнь партизана-подпольщика оставила тяжёлый след в душе человека: у него нет веры в людей, он не может смотреть в глаза прямо и открыто, как делают, например, американцы. Я им часто завидую, потому что не могу так: ведь я жил в окружении стукачей, которые всегда могли меня продать, поэтому тоже стал недоверчивым. Мне жаль, но тут уж ничего не изменить, в этом я убедился. Это есть и в Польше, есть и в России.

— Вы были в оппозиции к власти. Что это значит для художника?

— Моя оппозиционность носила этический характер, а не политический. Противостояние вызывали изъяны коммунистической системы — ложь, насилие, попрание человеческих прав. Я и сегодня могу сказать, что не восхищаюсь партией, которая у власти в моей стране, моими министрами… Но народ их выбрал, и нужно спокойно дождаться следующего правительства, которое, возможно, будет лучше предыдущего.

— Однажды вы сказали, что для режиссера важно различать добро и зло. Что, и тут есть проблемы?

— Я это сказал против тех постмодернистов, которые говорят, что, мол, правда неотличима от лжи, добро и зло неразделимы… Эти преходящие теорийки, которые то и дело появляются в мире, создают ощущение относительности, нигилизма. Но этические категории не изменились со времен Аристотеля, полагавшего, что правда — это достоинство вещи. Вечные ценности не требуют новых определений.

Режиссер должен иметь четкую позицию. Самая главная проблема европейского кино в последние годы — мировоззренческая. Авторы мечутся из стороны в сторону, меняют точку зрения в течение одной картины. То же происходит сегодня и в человеческих душах. Люди или растут, или мельчают, духовно и экономически, становясь глупее и подлее. А искусство призвано помогать им развиваться. Развитие человека — одно из прекраснейших чудес на свете.

— Как вы думаете, в чём секрет популярности американского кино? Может, потому, что там на первом месте развлечения, а не проблемы?

— Во всём мире серьёзное кино — и о проблемах тоже, в том числе в США. Правда, там больше ищут развлечений. А секрет популярности их фильмов — в той мифологии, которую называют американской мечтой. Там есть огромная вера, что они знают ответы на все вопросы, и эта сила действует на людей. И, конечно, хорошо организованы киноиндустрия, прокат.

— Десятилетиями нам навязывали ленинский взгляд на интеллигенцию, о которой он, как известно, отзывался невысоко. Как вам видится её роль в обществе?

— Ленин во многом ошибался, в этом тоже. Он плохо кончил, а вот интеллигенция не так уж плоха. Она всегда в меньшинстве, но именно она, а не пресловутые массы — авангард общества. Английский историк Тойнби сказал, что всегда, когда массы пробуют подражать элите, общество развивается, а когда элита следует за массой — общество разваливается. Не какие-то процессы, не экономика, а только люди, личности творят историю. Кто внимательно читал Толстого, тот это знает.

Есть известная кривая Гаусса, основанная на статистических расчетах. Если приложить её к шкале ценностей, то лучшее всегда в меньшинстве, а большинство — среднее, оно всегда неправо, это статистический вывод. Демократия основана на том, что переговоры всегда идут с большинством, и это необходимо для общественного мира. Но я очень люблю лучшее.