— Смотрите! — вырвалось у журналиста.
В двух шагах от пламени лежал депутат госдумы Леонов. В лице — ни кровинки. Рядом валялась поваренная книга, раскрытая на странице «борщ». На обложке краснело: «УКРАIНСЬКА ЕТНIЧНА КУХНЯ». И чуть ниже, от руки: «Для Маркiтки вiд Змеюки, у День Народження».
На «Замковой» горе толпились малоросы. Лубяные глаза были прикованы к вершине. Там возвышался гигантская гранитная статуя Степана Бандеры. У подножия — подобие чудовищного «алтаря». Там уже суетится шаман бандеровского культа. Его лицо скрыто маской. Но все знают — это Бэд Джокер (Злой Шутник). На Майдане он такое творил с Ющенко и Тимошенко, что даже жене потом не признался. Напился русскоязычной кровушки.
Вокруг «алтаря» лежали горы апельсинов. Наколотых. К ним тянулась рука.
К ногам статуи были привязаны Света и Колюня. Бэд Джокер подошёл к ним в плотную. В руках у него была ритуальная казацкая булава…
Часть одиннадцатая. Оргия
— Видрэкысь вид собакы Путина! — зарычал Бэд Джокер, замахиваясь булавой.
— Не отрекусь! — прошептал певец. — Ни от Путина, ни даже от его собаки!
Толпа зашумела.
— Ну, тоди видрэкысь вид русского имени! — не унимался негодяй.
— Никогда!
Бэд Джокер схватил именную балалайку, подаренной Колюне Синяеву самим Лужковым. Резким ударом бандеровец разбил её о постамент. Синяев схватился за сердце — и погиб.
— Поклонысь культу Стэпана Бандэры! — крикнула толпа Светлане Синяевой.
Та промолчала. Грубые руки сорвали с неё фофудью и принялись топтать ногами.
Россияне заплакали.
— Надо действовать! — шепнул Гундырев.
— За фофудью! — крикнул он, с кулаками врываясь в толпу («натовп» !) украинствующих.
Вырвав фофудью из–под ног попрателей, журналист вновь водрузил её на девушку.
— Ще москаль! — радостно крикнула толпа. Через минуту националистка Крапка Наступна уже готовила ароматный борщ с «голушкамы».
Воспользовавшись суматохой, профессор Иван Деникин прокрался к ногам бандэровской статуи и отвязал Светлану. Синяева потеряла сознание. На трясушхихся руках, нёс её профессор с поля боя. Номер 337 ринулся за ними, но был схвачен.
— Ну що, москалыку? — злорадно выговорил петлюровец Дали Будэ. — Думав вид нас втекты? Тэпэр одниею Мэри Кристмэс не отделаешься.
Номер 337 испуганно задрожал.
— В Тэрнопиль ёго, — распорядился подоспевший Отар. — до Зо–Зо!
— Т–только н–не эт–то! — зарыдал номер.
Часть последняя. Спасение
Долго бежал Деникин по «нэзалэжной» «Украине». Передвигался ночью. Днём прятался под стогами сена. Питался берёзовым соком (не успели бандэровцы берёзки–то вырубить). На плечах тяжким грузом лежала эстрадная певица. Она приходила в сознание, видела преступления малоросов и снова засыпала.
А преступлений было много.
В исконно российском городе Одесса малороссийский нацист Гурвиц не чтил памяти русской поэтессы Анны Ахметовой. Там же натовцы Че и Алекс–Юа домучивали остатки пророссийского населения. Бандэровка Сардинка варила борщ и «готувала» «варэныкы».
По периметру Крыма стояли висилицы с надписями на «украинской» «мове». В городе российской славы Севастополь русскую девушку Барби привязали к скале и заставили учить на память «коломыйкы» — ужасное изобретение западно–малороссийских сионистов, которым «украинцы» обычно пытают школьников.
На Донбассе путь профессора преградила гора отрезанных языков. Языки были русские. Их отрезали за нежелание произносить чудовищное слово «вализка». После трёх дней альпинизма, Деникин попал в Донецк. И обомлел. Парня, не подписавшегося на газету «Конгресса Украинских Националистов» обернули в «Комсомольскую Правду» и подожгли.
Всюду слышался русскоязычный плач.
Поздно ночью, Деникин с девушкой на спине перешёл «границу», искусственно отделившую малоросов от старших братьев. Русские пограничники встретили теплом. Проверив и допросив (не шпион ли киевский?) обняли и препроводили в Москву. Синяева пришла в себя. Увидев газету на грамотном русском языке, она разрыдалась. Дома!
КОНЕЦ ПОУЧИТЕЛЬНОЙ ИСТОРИИ
