— Вот именно! — согласно кивнул Клод. — И не стал бы придумывать, даже если бы мог.
— И что ты будешь делать дальше? — спросила Хэй. — С этим своим водяным оленем?
— Да ничего, пожалуй… — Клод задумался. — Хотя, я все же схожу в библиотеку и узнаю, с кем же я встретился. Ну и напугал же меня этот чертов олень!
— Могу себе представить! — девушка сочувственно кивнула, хотя, надо признать, выражение лица у нее было все еще достаточно скептическим.
— А ты здесь что делаешь? — поинтересовался Клод наконец.
— Я решила за тобой зайти, мы же собирались на этой неделе подойти во Дворец, узнать о Конкурсе.
— Да, о Конкурсе, — Клод сразу помрачнел.
Упоминание Конкурса в Городе заставляло мрачнеть многих. Дело в том, что все жители, включая стариков и детей старше шестнадцати, должны были принимать участие в ежегодном конкурсе поэтов, который проводился в сентябре. Проходило действие следующим образом: на Поэтической площади выстраивали деревянный помост, на который и взбирался очередной участник. Там же сидело жюри, состоящее из чиновников, уважаемых горожан и победителей прошлых лет.
Поэтов выслушивали в течение 9 дней, то есть, в день около 111 человек. Жюри на каждый день избиралось новое, так как и самим судьям приходилось участвовать в действе.
Особых требований к форме поэтических произведений не предъявлялось, разве что время выступления было ограничено 10 минутами. Эту меру ввели после того, как один престарелый горожанин по имени Снорри зачел поэму о богах на 40 листах, из-за чего все оставшиеся выступления пришлось перенести на следующий день, и вековая традиция проведения Конкурса была нарушена. Горожанина поощрили грамотой за усердие, но впредь попросили от подобного воздержаться.
Отказ от участия в Конкурсе автоматически приравнивался к проигрышу, и если в Городе на этот момент было ровно 999 человек или меньше, это всего лишь значило, что человек (или иное существо, которых, впрочем, в Городе тоже называли людьми, особо не заморачиваясь) покрыл себя несмываемым позором. После такого особо чувствительные уходили в Лес За Пределами, к разбойникам, или бросались с Моста Самоубийц. Менее ранимые просто пережидали годика два где-нибудь на окраинах, чтобы про их позор успели забыть, выходя в Город только на последующие конкурсы. А потом возвращались и продолжали жить по-прежнему, при условии, конечно, что больше не позорились.
Были известны случаи, когда подобные неудачники упорным трудом и занятиями поэзией по ночам, при свете светлячков, добивались прекрасных результатов и входили в десятку лучших.
Но так обстояло дело только тогда, когда в Городе народу проживало меньше или ровно столько, сколько считалось подходящим для гармоничного функционирования и управления им. Даже если жителей было гораздо больше, в списки участников, которые вывешивали через день после окончания конкурса, попадало только 999 человек, а вот путь тех, кто в прошлом году не отличился, на следующее утро лежал на Площадь Отрубленных Голов, благо она была совсем рядом.
На площади, как можно догадаться из ее названия, неудачливым поэтам публично отрубали ту часть тела, которой они не смогли разумно воспользоваться во время конкурса.
Система, конечно, была странная, но позволяла эффективно решить два вопроса: проблему перенаселения и проблему дурного вкуса жителей (в поэзии, по крайней мере).
Главным судьей конкурса всегда выступал Дракон, чей вкус был безупречен, и кто, единственный из всех, был освобожден от участия, так что председательствовал он все 9 дней.
Сейчас был август, а значит, пора было получать номера участников и узнавать, в какой день им предстоит испытать судьбу.
Идти было недалеко, Дворец стоял как раз на озере, только на другом берегу.
— Ты уже стихотворение сочинила? — спросил молодой человек.
— Нет. А ты?
— И я нет, — признал Клод. — Даже не знаю, что придумать, я никогда стихов не писал, разве что парочку лет в 15–16, когда влюбился в первый раз.
— О! И как были стихи? Хорошие?
— Не сказал бы. Вновь-любовь-морковь и все такое, — пожал плечами Клод. — А ты как, ты же иногда их пишешь?
— Да, пишу иногда. Но пока ничего достойного не придумалось.
— А может, ты мне один из своих стихов дашь? — с надеждой спросил Клод. — Раз уж сама не будешь их читать…
— Ну, не знаю, — с сомнением сказала Хусянь, — они все очень… женские. Тебе не понравятся.
— Женские?
— Да. Об ожидании возлюбленного темной ночью, о разлуке…
— Возлюбленного? У тебя же нет возлюбленного! — удивился Клод.
— Да, нет, — смутилась Хэй. — Но потенциально мог бы быть.
— Так это стихи об ожидании потенциального возлюбленного?
— Нет, стихи о реальном возлюбленном. Ну, то есть, как бы о реальном. А, какая разница — это же стихи!
— Клод рассмеялся:
— Ну да, тогда они мне, и правда, не подойдут. Хотя…
Во дворце была очередь. В читальном зале очереди не было, поэтому Клод оставил Хэй стоять, а сам благополучно слинял в библиотеку. Оттуда он вернулся через 20 минут, с горящими глазами.
— Нет, ты не поверишь! — начал он заговорщицким шепотом, склонившись к уху девушки.
— И ты не поверишь! — сказала Хусянь. — Я стою в этой очереди уже полчаса, а продвинулась всего на пару метров! Что они там делают, интересно, ведь получить номер регистрации — это пять минут! Они рассказывают чиновникам историю своей жизни?
