Город Ильеус - [100]

Пока ожидали решения (апелляция долго разбиралась в Баии, вокруг высших судейских чиновников кипела борьба, адвокаты обеих сторон почти не выходили из здания суда), адвокаты Сильвейриньи потребовали выплаты причитающихся ему доходов с его части фазенды, право на которые было подтверждено приговором суда Итабуны. Эти доходы составляли прибыль от продажи почти двенадцати тысяч арроб какао ежегодно. Орасио вызвал к себе в фазенду Руи Дантаса и сказал, чтоб тот не спорил, не затевал нового дела, что надо уплатить, сколько они просят… Он заплатит с радостью, он только не хочет, чтоб разделили его земли. Адвокаты занимались вычислениями в конторе Шварца, одновременно пуская в ход все средства, чтоб добиться благоприятного решения по их апелляции в верховном суде.

Сильвейринья получил больше четырехсот конто, но они недолго задержались в его кармане. Он был должен огромную сумму Шварцу, должен адвокатам, этот процесс был бездонной пропастью, поглощавшей деньги. Как бы там ни было, он теперь каждый год будет получать доход со своей части плантаций, приносящей почти двенадцать тысяч арроб какао. Сильвейринья готов был на этом уступить и подождать смерти отца, этот выход казался ему наилучшим, но помешал Шварц. Шварц пришел в бешенство и считал себя лично оскорблённым удачным подлогом полковника. Разве для того приехал он сюда, в этот варварский, разбойничий город, затерянный на краю света, чтоб его обманул какой-то старый, темный, почти безграмотный помещик, убийца, бывший погонщик скота? Это его-то, Шварца, образованного человека, окончившего университет в Германии, прочитавшего всего Гёте и Ницше, так хорошо разбиравшегося в политике, будущего лидера нацистов! Шварц чувствовал себя оскорбленным, это был провал его планов. Он не давал Сильвейринье ни минуты покоя и непрестанно посылал за ним Гумерсиндо. Теперь он уже не скрывал, что замешан в дела интегралистов, что давало коммунистам возможность резко отзываться о нём в подпольных листках. В Санта-Катарина в руках у заядлых интегралистов видели ножи со свастикой, и это побудило коммунистов начать кампанию против местных интегралистов, разоблачая Шварца как их наставника и связующее звено между ними и германским нацизмом. Однако популярность интегралистов росла, и уже стало известно, что Сильвейринья будет выдвинут на следующих выборах кандидатом в префекты против Карлоса Зуде. Несмотря на это, обе группы политиков никак не могли окончательно порвать между собой. Интегралисты награждали либерал-демократов весьма нелестными эпитетами, но никогда не доходили до полного разрыва. Карлос Зуде также его избегал, он всегда в какой-то мере одобрял деятельность зелёнорубашечников.

Шварц не давал покоя Сильвейринье. Но немец и сам не знал, как выйти из создавшегося положения, сам сомневался в успехе апелляции. Только разговор с Гумерсиндо, который уже окончательно упал духом, заставил Шварца принять внезапное решение. Гумерсиндо рассказал, что Сильвейринья настроен мирно.

— Он говорит, что больше делать нечего… Теперь надо ждать, пока отец умрёт… Долго полковник не протянет, слишком стар. Сильвейринья страшно ненавидит отца… Иногда он меня просто возмущает…

— Сентименты… — отрезал Шварц, внезапно заинтересованный рассказом.

Гумерсиндо продолжал:

— Может быть. Но ужасно слышать, как сын говорит, что отец недолго протянет, надеется, что он скоро умрёт… Безобразие!

— Значит, он ненавидит отца?

— Ещё как…

— Прекрасно! — Лицо Шварца прояснилось, как у человека, разрешившего долго мучивший его вопрос.

В этот вечер немец долго беседовал в своем кабинете с Сильвейриньей. Гумерсиндо не допустили. Шварц боялся его «сентиментализма». Несколько дней спустя адвокаты Сильвейриньи начали в суде новое дело против полковника Орасио. Они требовали, чтобы старый полковник был отстранен от управления своим именьем за неспособностью, психической неполноценностью, и помещен в больницу, а управляющим чтоб был назначен Сильвейринья.

Весь город ужаснулся такому обороту дела. Даже Карлос Зуде заметил:

— Это уж слишком… Такие вещи делать нельзя…

19

Но недолго пришлось жителям города обсуждать это событие, потому что вскоре произошел скандал между полковником Фредерико Пинто и Пепе Эспинола, привлекший к себе всеобщее внимание. Это было, пожалуй, самое яркое событие из всех, разыгравшихся на второй год повышения цен в Ильеусе, городе Сан Жоржи.

Полковник смертельно ненавидел сутенера. Он дал ему когда-то двадцать конто, уверенный, что Пепе — хороший человек, обманутый им, неудавшийся артист, который решил молча стерпеть оскорбленье и уехать к себе на родину, чтоб постараться забыть обо всём и начать жизнь снова. В глубине души у полковника осталось сладкое воспоминание о тех днях, оживающее вблизи молоденьких мулаток, вроде Риты, и публичных женщин в Ильеусе. Иногда ему казалось, что он узнает незабвенные черты Лолы, и его охватывала тихая, волнующая нежность.

Он начал что-то подозревать, лишь когда увидел, что путешествие Пепе бесконечно откладывается. Потом узнал об открытии «Трианона», о новом публичном доме, и, что хуже всего, о связи Лолы с Руи Дантасом. Это последнее известие было ударом для него, никогда он не считал Лолу способной на такую низость. Из всей этой грязной истории он всё-таки вынес твёрдую веру в то, что Лола его по-настоящему любила. Это было чистое, благородное воспоминание, и теперь оно погибло под гнетом фактов, рассказанных полковнику его друзьями. Какой-то коммивояжер дополнил рассказы друзей, показав Фредерико Пинто вырезку из старой газеты Рио, где на фотографии, помещенной перед статьей о «шулерском трюке», был снят Пепе с номером на груди и Лола, простоволосая. В заметке говорилось об аресте «аргентинских туристов», как иронически называл их репортер. Полковник Фредерики Пинто возмутился: