Город грехов - [17]

В 37 лет он женился на женщине из провинции, однако, испытав неудовольствие от брака, вернул женщину на прежнее место.

Всю жизнь секретарь рылся в бумагах и постепенно превращался из павиана в книжного червя, но однажды все изменилось. Этот нелюдимый любитель уединенного размышления и чтения, собиратель текстов, чудак, книжный червь, моль, оказался среди зрителей на представлении, которое давал артист на вилле примадонны по случаю ее юбилея.

Артист и секретарь подружились. Артист относился к секретарю с нежностью. Секретарь умел слушать, и артист делился с ним своими переживаниями. Он был влюблен в примадонну, но не осмеливался признаться ей в этом.

Когда секретарь был уволен со службы, артист рекомендовал его писателю.

— Опиши мне его… как он выглядит?.. — попросил писатель.

— Никак…

— Что значит никак?..

— Нет… он замечательный человек, но какой-то невыразительный, серый…

Писатель и артист беседовали на террасе, с которой открывался вид на город.

— Должен тебе сказать, что у меня нет ни голоса, ни слуха… и я не знаю нотной грамоты… я не способен ни к пению, ни к сочинительству, но когда я говорю с ним, я не говорю, я пою, импровизирую, сам не замечая этого, как во сне…

— Во сне и я часто говорю на разных языках и пою в хоре или дирижирую, а, пробудившись от сна, изумляюсь и ничего не помню…

— У нас с секретарем доверительные отношения… я говорю ему даже то, что никогда бы не сказал вслух даже самому себе… и мне ничуть не стыдно… иногда это меня озадачивает… я как бы сплю… просыпаясь, я пытаюсь вспомнить, о чем говорил с ним… как-то я попросил его записать нашу беседу, но на бумаге она оказалась совершенно бессодержательной, лишенной всякого смысла… слова не окликали друг друга… между ними не возникал диалог…

Послышался странный подземный гул.

Артист и писатель замерли. В глазах тревога. Они слушали, не зная, чему внимают.

Гул стих.

— Что это было?..

— Странный гул… как будто кто-то рычал глубоко под землей…

— А я слышал напев…

— Ну, не знаю…

— Опять облака нависли… и волны будоражат море… признак бури… как бы она не застигла нас врасплох…

— Ну, вот и дождь… накаркал…

— Небо оплакивает город…

— Ничего не поправишь слезами…

— Но и хуже не будет…

— Из-за проклятия вскоре все мы станем бездомными…

— Говорят, архитектор покончил с собой… правда, тело его не нашли…

— Умер человек, и нет больше ни славы, ни почета от сограждан…

— Такая уж доля у мертвых…

— Хуже доли не найти… прошлой ночью я спал и проснулся, услышав шум за окном… я вышел на террасу, уже залитую водой… поток опрокинул меня навзничь, повалил, поставил на ноги, снова повалил… я не знал, как спастись от этого кошмара… очнулся я на столе… старухи меня оплакивали, две или три… иногда кто-нибудь из них менял мешок со льдом у меня на груди…

— Лучше бы ты продолжил историю твоего знакомства с секретарем мэра…

— Да, так вот, иногда в его присутствии я чувствую вдруг внезапное беспричинное ощущение легкости и прилив сил…

Писатель молча слушал артиста, который как будто беседовал сам с собой, окликая себя вопросами.

Воцарилось молчание.

— О чем задумался?.. — спросил писатель.

— Ни о чем…

— А я думаю о проклятии…

— Согрешил город… и с людьми такое случается… все человеку судьба посылает и случай…

— Ты все еще живешь один?..

— Предпочитаю театр одного актера… а ты?.. я слышал, Лиза умерла…

— Я думаю уйти из города…

— Я давно уже странствую… помню, даже тонул, правда, море выбросило меня на берег окоченевшего, обессиленного… я лежал на песке возле скалы и зубами лязгал как собака, когда появилась примадонна… рыжие волосы змеями ниспадали ей на плечи и на спину… капли влаги поблескивали на коже как смарагды… даже старик влюбился бы, увидев ее… она не шла, она шествовала и шептала стихи… дар муз был ей знаком… заслоняясь рукой от солнца, которое ослепляло ее, она прошла мимо… ушла и ум мой забрала… очнулся я спустя час или два, а, может быть, вечность в объятиях совсем другой женщины ненасытной в желании… страсть и меня ненадолго ослепила… ночью все это случилось, думал, цикаду поймал за крылышко, а цикада оказалась старой облезлой вороной… да провались все они… сгинуть бы им навсегда…

— Говоришь ты, надо сказать, складно, но непривычно… — сказал писатель.

— Голос мне как будто подсказывает слова, диктует, что нужно сказать… но я вовсе не двуличный хамелеон, каких теперь немало… говорю откровенно, в том числе и о своих сомнениях…

— Кажется, дождь перестал… опять цикады запели… я, пожалуй, пойду, посплю хоть немного… — Писатель провел рукой по лицу. Прошлой ночью ему опять снилась блаженная. Она только губами коснулась, как обожгла, и он проснулся и уже не мог заснуть.

— Что ты вздыхаешь?..

— Так, ничего… вспомнилось… впрочем, все это вздор, пустое… а ты что вздыхаешь?..

— Вспомнил примадонну, от которой я бежал в слезах и с тех пор скитаюсь и постоянно нуждаюсь… я плохо уживаюсь с женщинами… нет, лучше пенье цикад послушать… они так голосисто поют, укрываясь в траве… я не раз был женат… и не раз был обманут… и виной тому мой характер… очередная связь, в которой я полагал обрести радость, едва не довела меня до самоубийства… увы… от любви остались одни лишь слезы… мне кажется, я чувствую некоторую привязанность к несчастьям… несчастья ищут меня повсюду, не дают мне расслабиться… я достаточно несчастен и без женщин, хотя иногда хочется снова испытать этот сладостный обман, волнение, восторг и отчаяние… во мне сохранилось столько нерастраченной любви, нежности…