Город «Ё» - [18]

Ужас всегда в нарушении единства, внешнего и внутреннего. В несоответствии. В зазоре — так я думаю. В средневековых пыточных подвалах Европы потому и чувствуешь себя сносно, что антураж соответствует. На советском кафеле обычной школы — такой кафель был у меня в детстве, в бассейне — помыслить средневековье невозможно. Однако оно есть, было — и в этом ужас.

В Москве. Я понял, откуда это пошло — могло пойти (я имею в виду жуткое «волшебное дерево»), спустя пару дней по пути через лес из Ангкора. Дело в том, что после заката в Камбодже активизируются не только гнус и комары, но также и цикады. С наступлением сумерек их треск становится оглушительным, промышленным каким-то. Так трещат прядильные цеха на заводе, не знаю. Однако, странным образом, оккупируют эти твари не все деревья подряд, а лишь некоторые, избранные. Одно или два. Оно-то, это «волшебное дерево», и «звучит».

…После тюрьмы я прошу Сована отвезти меня на озеро Boeung Kak. Это гигантский водоем в черте города, до горизонта покрытый плавучими травяными островами. Тут самый лучший — умиротворяющий, элегический — закат в городе. После тюремных кошмаров чувствуешь, как здесь, у воды, тамошние демоны отпускают. Уходят. Такова вообще основная черта этого места, Камбоджи — постоянное борение духов. Черных с темными, темных с сумеречными. Сумеречных с пепельными.

Берег озера облеплен бунгало и гестхаусами на сваях. Деки вынесены над водой, под настилом шуруют в лодках дети. В баре тренькает регги, рок-н-ролл. Волосатые американцы в татуировках, одухотворенные девушки с фенечками. Тот же набор, стандартный, как будто компания перекочевала сюда с тайского острова Панган — или Каосан-роуд.

Сидят в шезлонгах, глубокомысленно щурятся.

Украдкой ощупывая карман, где лежит их VISA.

В Москве. И теперь, и тогда мне хотелось одного — понять, с какими чувствами эти люди приезжают сюда. Что думают, что ощущают. Тридцатилетние американцы, не бритые здоровенные детины. Возбужденные и напуганные тем, что вокруг, и оттого демонстративно самоуверенные — это ж их отцы разбомбили тут полстраны к чертовой матери. Вон ползет безногий старик через улицу, нищий — просить милостыню (таких тут полчища, после бомбежек 70-х) и просит милостыню — у кого? у того самого молодого американца, чей отец… Ну и так далее. Думает ли американец об этой кармической ситуации? О том, кем по буддийским канонам стал в следующей жизни его предок? Безногой рыбой? Червем? Креветкой, которую он в данный момент поглощает? И кем станет он сам? До сих пор жалею, что не затеял с ними разговора на эту тему.

Там, в темноте

Пару дней назад я написал, что Пномпень — это большой город. Я ошибся, поскольку не видел его окраин. Это не просто большой город, это многомиллионный муравейник. Гигантский сгусток живой — людской — и мертвой — бетонной — материи.

Город, в котором полчаса можно простоять в пробке из одних мотороллеров.

Днем площади города забиты людьми, причем сразу на трех уровнях. Первый составляют те, что на мотоциклах. Второй — кто стоит в кузовах, как карандаши в стакане. И третий — народ в окнах домов, глазеющий сверху на трафик.

Ощущение, что попал внутрь муравейника, правда.

Людская масса движется, колышется. Девушка лавирует в пробке и пишет смс, одновременно. Но движение хаотично только на первый взгляд. Камбоджийцы, как и большинство людей в Юго-Восточной Азии, обладают фантастической интуицией. То есть чувствуют на два шага вперед и способны к гениальным решениям в самой безвыходной, сумбурной системе. Глядя на муравейник, я думаю о том, что с такой интуицией, с таким внутренним знанием эти люди, подучившись в американских университетах, запросто приберут мир к рукам — если захотят, конечно.

И что если рвануть через площадь с закрытыми глазами, мотобайк пройдет сквозь трафик, как нож сквозь масло. Как в сказке.

В Москве. Архитектуры в городе, помимо древних храмов, нет. Старинные двухэтажные дома, обвитые балконами, во французском колониальном стиле, изуродованы азиатским бытом до неузнаваемости. Современные богатые отели представляют собой убогую, как в Москве башенки, стилизацию под древний стиль. Особое впечатление производит новая муниципальная застройка, жилье, эти приземистые каменные джунгли, коробки, перенаселенные муравейники. Стены таких домов как будто несут следы обстрелов, они изъедены дырами, трещинами. Однако это не Нулевые отверстия, это обычное воровство цемента. Его в процессе строительства не докладывают в бетон, отчего бетон становится хрупким. При сдаче такой дом выглядит идеально, но уже через несколько лет его словно поражает страшное кожное заболевание. Это начинается эрозия, разрушение. От сотрясений и напряжения — перенапряжения — в бетоне образуются дыры, поры. Влага, чья концентрация в сезон дождей немыслима, проникает к железному каркасу несущей конструкции и разъедает ее. Так что еще через пару лет такой дом стоит только на честном слове.

Сегодня я попросил Сована отвезти меня в деревню ткачей. Когда-то, давным-давно, в одном романе я прочитал фразу: «мы любили гонять на мотоцикле по деревне ткачей в Камбодже». Что это была за книга, не помню. Но фраза, сказанная с восторженным апломбом, засела в голове. Чтобы выгнать ее оттуда, следовало выкурить трубочку-другую — и найти эту деревню.