Город - [43]

Я кивнул. Что бы он мне сейчас ни говорил, арифметика не складывалась. Немцев шестеро, а нас двое. Девушки разве станут нам помогать? Ради Зои они и пальцем не шевельнули — но что они могли сделать ради Зои? Фрицев шестеро, патронов в «Токареве» — восемь. Я надеялся, Коля стреляет метко. Через все мое тело бежал электрический страх, от него подергивались мышцы и пересохло во рту. Сна — ни в одном глазу, словно в тот миг в сельском домике под Березовкой по-настоящему и началась моя жизнь, а все, что случилось раньше, было тяжким, неспокойным сном. Все чувства необычайно обострились; в этот миг напряжения я знал все, что мне нужно было знать. Я слышал хруст сапог по насту. Ноздри мне щекотал дым хвои из очага — ее жгли по старинке, чтобы в доме приятно пахло.

От винтовочного выстрела мы оба вздрогнули. Замерли в темноте: что происходит? Через несколько секунд раздалось еще несколько одиночных выстрелов. Немцы закричали в панике, перебивая друг друга. Коля рванулся к двери. Я хотел было его остановить: у нас же был план, и план был — ждать, — но не хотелось оставаться одному, пока снаружи стреляют, а немцы орут свои уродские команды.

Мы выбежали в большую комнату и сразу растянулись на полу — пробив окно, над нами прожужжала пуля. Все девушки тоже лежали, прикрывая руками лица, чтоб не задело осколками стекла.

Я уже полгода жил на войне, но в настоящем бою еще не бывал. А сейчас даже не знал, кто с кем воюет. Снаружи грубо кашляли автоматы. Винтовочные выстрелы вроде бы доносились издали, возможно — из лесу. В каменные стены дома лупили пули.

Коля подполз к Ларе и встряхнул ее:

— Кто в них стреляет?

— Не знаю.

Снаружи завелась машина. Захлопали дверцы, взвыл мотор — автомобиль резко рванул с места по снегу. Винтовки захлопали чаще, выстрелы сливались, пули лязгали по металлу — по камню они били совсем не так.

Коля приподнялся и на корточках переполз поближе к двери, держа голову ниже линии подоконников. Я пополз за ним. У двери мы оба встали на колени, и Коля в последний раз проверил пистолет. Я вытащил нож из ножен на лодыжке. Я понимал, что выгляжу глупо — так мальчишка держит отцовскую опасную бритву. Коля ухмыльнулся; мне показалось, он вот-вот расхохочется мне в лицо. Странно, успел подумать я. Вот я в настоящем бою, а слежу за собственными мыслями, не хочу глупо выглядеть с этим ножом, раз все воюют винтовками и автоматами. Сознаю, что сознаю. И даже сейчас, когда кругом свирепыми шершнями жужжат пули, мозг у меня болтает и не затыкается.

Коля взялся за ручку и плавно потянул дверь на себя.

— Погоди, — сказал я. Еще на несколько секунд мы замерли. — Стихло вроде?

Перестрелка вдруг прекратилась. Мотор машины еще ревел, но не было слышно, чтоб она ехала. Немецкие голоса тоже смолкли — так же внезапно, как и выстрелы. Коля коротко взглянул на меня и медленно приоткрыл дверь. Высокая луна светила ярко, и под ней расстилалась кровавая сцена. Офицеры айнзацгруппы в белесых маскировочных куртках валялись ничком на снегу, а по нерасчищенной дорожке медленно катился «кюбельваген»: окна выбиты, из двигательного отсека валит черный дым. С пассажирского места в окно вываливался труп, руки еще сжимали автомат. Второй «кюбель», лихо подъехавший к дому, с места так и не тронулся. Между ним и домом валялись два немецких трупа, из пробитых голов на снег сочилась темная жижа. Я только успел оценить меткость снайпера — и тут между нашими с Колей головами вжикнула пуля. Словно задели туго натянутую струну.

Мы откатились от двери, Коля пинком ее захлопнул. Потом сложил ладони рупором и заорал в разбитое окно:

— Мы русские! Эй! Эй! Мы наши!

Несколько секунд висела пауза. Потом — голос издали:

— А по мне — так фрицы вылитые!

Рассмеявшись, Коля от радости двинул меня кулаком в плечо.

— Я Власов! Николай Александрович! — крикнул окно. — С проспекта Энгельса!

— Придумай чё получше! Такое даже фриц сочинит, если говорит по-русски!

— Проспект Энгельса, ха! — прозвучал еще один голос. — Да у нас, сука, в любом городе проспект Энгельса!

Не перестав хохотать, Коля схватил меня за воротник шинели и потряс. Единственно от прилива энергии, от того, что он жив и счастлив, — и больше ни от чего. Ему просто нужно было что-нибудь встряхнуть. Он подполз ближе к разбитому окну, стараясь не оцарапаться об осколки.

— Трижды пиздоблядский мудопроебный распропердон! — заорал он. — У мамаши твоей на манде хоть пионерскую зорьку играй!

Последовало продолжительное молчание. Колю оно, похоже, ничуть не взволновало. Он похмыкивал собственной шуточке и подмигивал мне, как ветеран войны с турками где-нибудь в бане, на отдыхе с однополчанами.

— Понравилось? — опять крикнул он во все горло. — Думаешь, фриц по-русски такое сочинит?

— Ты про чью это мамашу выразился? — Голос звучал ближе.

— Не того мамашу, который стрелять умеет. У вас там кто-то гениально с винтовкой обращается.

— Оружие есть? — спросил снаружи голос.

— «Токарев».

— А у дружка твоего?

— Только ножик.

— Выходите оба. И руки за голову, или яйца отстрелим.

Пока шел этот разговор, Лара с Ниной тоже подползли ближе к дверям. На их ночнушках блестели мелкие осколки оконных стекол.