Город - [20]

Я сделал еще один шаг — и тут из квартиры вылетел Коля, сапоги пошли юзом по плитке, и он чуть не промахнулся мимо лестницы. Но вписался в поворот и просто кинулся вниз, успев схватить меня за шиворот и дернуть за собой:

— Беги, дурень! Чего ждешь?

Мы побежали — и всякий раз, когда я оскальзывался на ступеньке или спотыкался и чуть не падал, Колина рука удерживала меня. Где-то выше орали, чудовищная туша громыхала по лестнице следом, но я не оглядывался. Быстрее бегать мне еще не приходилось. И посреди всего этого ужаса, в криках, в грохоте сапог, я слышал что-то еще. Странное. Коля смеялся.

Мы выскочили из парадного на темную улицу. Ночное небо уже расчерчивали бродячие лучи прожекторов. На панели — ни души; нам никто не поможет. Мы выскочили на середину улицы, промчались три квартала, то и дело озираясь, не бежит ли за нами верзила, но так его и не увидели. И ни разу не сбавили ход. Наконец где-то на перекрестке показался военный грузовик, мы выбежали на дорогу перед ним и замахали руками. Водитель дал по тормозам, на льду завизжали колеса.

— Куда прешь, говно сиротское? — заорал он.

— Товарищи офицеры, — сказал Коля, миролюбиво подняв руки. Говорил он спокойно, с этим своим неизменным чудовищным самообладанием. — Вон в том доме — людоеды. Мы еле от них сбежали.

— Здеся во всех домах людоеды, — отозвался шофер. — Добро пожаловать в город Ленина. Вали с дороги.

— Минуточку, — раздался из кабины голос. Вышел офицер. Он больше походил на преподавателя математики, чем на военного: аккуратно подстриженные седые усы, хрупкая шейка. Оглядел Колину форму, посмотрел ему в глаза.

— Почему не в части? — спросил он.

Коля вынул из кармана записку капитана и протянул офицеру. У того изменилось лицо. Он кивнул Коле и жестом велел нам забираться в машину:

— Показывайте.

Через пять минут мы с Колей опять вошли в людоедскую квартиру — на сей раз в сопровождении четверых солдат с «Токаревыми». Они обводили стволами углы, но даже с вооруженным эскортом страх меня едва не утопил. Опять детские ребрышки на крюке, опять ляжка с содранной кожей, рука без пальца — мне хотелось зажмуриться и больше не открывать глаза никогда. Бойцы, хоть и привычные выносить с поля боя изувеченные трупы павших товарищей, и те отвернулись от цепей.

Великан и его жена исчезли. Всё оставили — коптилки еще горели, в самоваре не остыл чай, — а сами сбежали куда-то в ночь. Осмотрев квартиру, офицер покачал головой. В стенах голодными распахнутыми ртами зияли дыры — туда попадало железной трубой.

— Внесем в список, отменим паек, конечно, только вряд ли поймаем. Разве что по чистой случайности. Милиции, считайте, нету.

— Где ж ему прятаться? — спросил Коля. — Таких здоровенных лбов в Питере больше нет.

— Тогда лучше будьте начеку, — отозвался один солдат, возя пальцем по рваному краю дыры в стене.

6

— Ну ты ее и завалил, — сказал я Коле, пока мы плелись мимо часовой башни Витебского вокзала — самого роскошного в Ленинграде. Даже сейчас роскошного, хотя поезда не ходили почти четыре месяца, а витражи забили фанерой.

— Крепко вышло, а? Ни разу до этого женщину не бил. Но вышло вроде уместно.

Мы с ним будто условились так разговаривать — легко и беззаботно, два молодых человека просто обсуждают бокс. Только так ведь и можно. Нельзя впитать слишком много правды, нельзя признать ртом то, что видели глаза. Приоткроешь дверь хоть на сантиметр — учуешь гниль, услышишь крики. Поэтому дверь и не открывалась. Умом лепишься к задачам на день — как найти еду, воду и хоть какое-нибудь топливо, — а все остальное будет после войны.

Комендантский час еще не объявили, но он вот-вот начнется. Заночевать мы решили в Доме Кирова: я знал, что щепок на приличный огонь мне хватит, а в чайнике еще была вода из реки. Идти не очень долго, но паника моя рассосалась, и я себя ощущал дряхлым стариком. От бега ныли ноги. Завтрак у капитана был чудесен, но от него растянулся желудок, и муки голода уже давали о себе знать. Только сейчас к ним примешивалась тошнота — из головы никак не шли детские ребра. Я погрыз мерзлую «библиотечную карамельку», но на вкус она была как высохшая кожа, и проглотил я ее с усилием.

Коля хромал рядом — ноги не держали и его. Однако в лунном свете он выглядел беззаботно, как всегда, — тягостные мысли, похоже, его не мучили. Может, на душе ему было спокойнее от того, что он повел себя храбро и решительно, а я… я трясся на темной лестнице и ждал, когда же меня спасут.

— Слушай, мне… я хочу сказать — извини. Я убежал, прости меня, пожалуйста. Ты спас мне жизнь.

— Я же сам тебе сказал: беги.

— Да, но… Надо же было вернуться. Нож-то был у меня.

— Был, это правда, — рассмеялся Коля. — А толку-то? Посмотрел бы на себя со стороны, когда им размахивал. Давид и Голиаф, ха… Да он бы живьем тебя слопал.

— Я бросил тебя одного. Думал, тебя убили.

— Ну, они тоже так думали. Но я ж говорю, у меня быстрые кулаки.

И он пару раз ударил воздух перед собой, крякая, как настоящий боксер: х-ха! х-ха!

— Я не трус. Нет, я знаю, похоже, что там я струсил, но я не трус.

— Послушай меня, Лев, — произнес он, приобнимая меня за плечи так, чтобы я приноровился к его широкому шагу. — Ты не хотел заходить в эту квартиpy. Это я, как деревенский дурачок, настоял. Поэтому нечего извиняться. Больше того, я тебя трусом нe считаю. Оттуда сбежал бы любой, у кого хоть чайная ложка соображения есть.