Мхенди пошел за ней, чувству я себя немного глупо из-за автомата, который держал в руках. Джозеф оставил ему автомат со строгим наказом не выпускать из рук. Мария сварила кофе. Пока он пил, она сидела рядом, разглядывая снимки в плюральских газетах.
— Как тихо, — сказал он. Его голос гулко прозвучал под высоким зеленым сводом.
— Это потому, что мы одни, — ответила Мария. — Мне нравится. А тебе?
— И мне.
Немного погодя она сказала ему:
— Ляг. Я хочу, чтобы ты поспал. Пойди в палатку.
— А ты?
— И я посплю. Иди.
— Здесь прохладней, — сказал он. — В палатке нечем дышать.
— Тогда положи голову мне на колени и спи.
Он повиновался. Она опустила руку ему на лоб. Рука была прохладной. Он закрыл глаза. «Какое чудо — человеческие руки, — думал он, — руки, выполняющие самые сложные работы, нежные, прохладные, ласкающие, руки, прогоняющие боль». Он открыл глаза, взял ее руку и стал рассматривать. Узкая черная кисть с длинными тонкими пальцами — словно нечто одушевленное. Как жаль, что у него никогда не было времени для того, чтобы больше читать, больше развлекаться, больше слушать музыку, больше шутить и смеяться — для всего того, что делает жизнь полнее и богаче…
Он снова закрыл глаза, и снова прохладная узкая ладонь легла на его лоб.
— Знаешь что? — задумчиво сказал он.
— Что? — прошептала она.
— Как жаль, что я не успел подружиться с твоим сыном. Приезжаю я всегда поздно, а на рассвете уезжаю опять. А теперь и тебя увез.
— Ты еще успеешь подружиться с ним, — сказала она. — Впереди много времени.
— Как ты думаешь, он полюбит меня?
— Он уже сейчас называет тебя отцом.
— Это чтобы сделать тебе приятное.
— Нет, Мхенди. Он полюбил тебя, потому что ты добрый.
— Ты знаешь, что у меня есть дети?
— Я буду им матерью, а ты будешь отцом моему сыну.
— Я так и не повидал их. Это было опасно. Дети могут нечаянно навести врагов на след. Ведь враги коварны. Я много лет не видел их.
— Почему они такие?
— Кто? Белые?
— Да. Они родятся злыми?
— Нет, дитя мое… Они такие же люди, как и мы. Среди них есть добрые и злые, как и среди нас. Они ведут себя так потому, что боятся. Страх породил в их сердцах злобу…
— Оставим их. Спи, мы еще обо всем поговорим.
Легкие, прохладные пальцы коснулись его виска.
Тишина все нарастала, и наконец он перестал замечать ее…
Мхенди открыл глаза. Ему казалось, что прошло мгновение, но на землю уже спустились сумерки.
— Я спал?
— Да.
— Долго? — Он сел и осмотрелся по сторонам.
— Долго.
— А ты?..
— Я тоже вздремнула.
— Вот так — сидя?
— Вот так — сидя.
— Какая ты!
Она рассмеялась.
Он встал и помог ей подняться.
— Солнце, наверное, уже село, — сказал он. — Пойдем посмотрим. Я люблю смотреть на небо, пока совсем не стемнеет. Идем!
— Не забудь автомат, — напомнила она.
Он смущенно улыбнулся и взял автомат.
— Идем.
Они пошли к опушке.
— Пока ты спал, я слушала тишину, — сказала она.
Он взял ее за руку.
— Тебе не было страшно?
— Ты ведь был со мной даже во сне.
— Я вовсе не такой уж храбрый, Мария.
Она искоса взглянула на него. Потом нежно и понимающе улыбнулась.
— Ты мой муж, — сказала она, сжав его руку.
Они подошли к прогалине и пошли дальше более осторожно. Вокруг никаких признаков жизни. Ни человека, ни зверя до самого холма, за которым находилась первая плюральская деревня. Солнце только что село, и небо все еще было ярко расцвечено его лучами, озарявшими весь мир, кроме мира джунглей.
— Посидим немного под открытым небом, — сказал Мхенди. — Если кто-нибудь появится, мы заметим его прежде, чем он нас. Трава высокая.
Они сели в траве. Здесь, на краю джунглей, цикады уже настраивали свои скрипки, готовясь к ночному концерту.
— Какое красивое небо, — сказал Мхенди.
Мария подняла глаза.
— Очень. А говорят, там ничего нет.
— Ничего. Над нами космическое пространство… А в нем звезды и планеты, такие, как наша земля.
— Я так жалею теперь, что мало училась в школе. Я бы знала больше, и тебе было бы со мной интереснее. Женщина должна понимать все, что интересует ее мужа, а то недолго и потерять его.
— Меня ты не потеряешь, дитя мое.
— О, Мхенди… — она спрятала лицо на его груди.
— Милая моя. — Он повторил эти слова несколько раз, крепко прижимая ее к себе.
Немного погодя Мария подняла голову. Она посмотрела туда, где была Плюралия.
— Можно мне как-нибудь пойти с тобой?
— Я думал об этом. Ты можешь поселиться в какой-нибудь деревне. Белые никогда не догадаются, что ты не наша.
— А твой народ? Не забудь, что я им чужая. Ты знаешь, у нас никогда не позволили бы Удомо взять в жены женщину из другой страны, пусть даже черную.
— У нас не так, милая. Для нас не имеют большого значения законы племени. Чужестранец, если он друг, всегда встретит привет и ласку. Мы не считаем человека врагом, оттого что он родился не на нашей земле. Мы ведь и белых считаем врагами только потому, что они отняли у нас свободу. Тебя встретят ласково: ведь ты моя жена. Мой народ говорит: все африканцы братья. А вожди моего народа считают, что все люди братья.
— Ты в самом деле думаешь, что они полюбят меня?
— Конечно. Полюбят, как я полюбил.
— Скорее бы пришел этот день, Мхенди.
Внезапно, как это бывает в Африке, надвинулась темнота.
