Горнорабочие - [8]

Через четыре дня после этого Елена Гавриловна сидела у окна с работой. Мимо окна шел Плотников; увидев ее, он снял фуражку и прошел мимо. Лицо Елены Гавриловны вспыхнуло, она ушла на крыльцо и стала как вкопанная, так что мать закричала на нее:

- Што ты, шкура барабанная, стоишь-то? Елена Гавриловна вздрогнула и сказала:

- Ничего.

- Пошла в избу, вынь из печки-то горшок. У!

И обидно же Елене Гавриловне сделалось, что мать ее горя не знает, а какое горе у нее - она не может сообразить прямо; и досадно, что ей не удалось поговорить с Ильей Назарычем, ночью она была как в бреду и пролежала до утра: то блохи, то клопы кусают… "И что это со мной диется? Прежде ровно они, проклятые, не кусались… Ах бы, поскорее увидать его… Нет, не надо… Ай бы да поговорить… Нет, увидят; в саду бы…"

Плотников что-то часто стал прохаживаться по слободе, так что это заметили рабочие: "Обломаем же мы этому долговязому ноги! Ишь, нюхает што-то: верно, к Токменцовой Оленке подбирается, гад поганый". Однако его еще никто но побил, и Елена Гавриловна видела его нередко.

Мать ничего не знала; она целые две недели бегала из дому: то за Павла хлопотала, то по начальству бегала; теперь она ушла из дому, сказав дочери, что идет к мужу.

Сегодня в сумерках Елена Гавриловна, как мы видели, сидела у стола скучная и чего-то дожидалась. Вдруг идет Плотников; дрогнуло у нее сердце, не стерпела она и отворила окно, чего никогда не делывала. Плотников ей поклонился.

- Куда вы это ходите? - спросила она Плотникова.

- Тетка у меня тут живет у озера: Коропоткина.

- Знаю.

- Вы одни?

- Да.

- Можно зайти?

- О… нет!.. Право, боюсь.

- Ничего,- и он пошел к калитке.

Закраснелась Елена Гавриловна, подумала: "Зачем он?" - и пошла на крыльцо, надев предварительно на ноги башмаки. Во дворе, крытом навесом, лежала на полу, сделанном очень давно из досок, корова, неподалеку от нее лежали овечки, направо поленница осиновых и березовых дров, налево, в углу, около стайки, опрокинуты сани, долгушка, начатая на продажу нынешним летом, но неоконченная и разный хлам: колеса, жердочки, чурбаны, верешак, а посреди двора, на веревочке, протянутой через весь двор, развешаны разных величин тряпки. На крытое же крылечко нужно подниматься четырьмя ступеньками. На крылечке рогожа, а в углу повешен глиняный чайник, служащий вместо умывальника. В сенцах, захломощонных кадушками, тулками, вениками, ведрами, сельницей, довольно чисто.

- Здравствуйте. Елена Гавриловна! - сказал Плотников.

- Здравствуйте, - едва слышно сказала Елена Гавриловна,

- Как поживаете?

- Ничего.

- Где же ваши-то?

- Мать ушла к отцу на рудник.

Они вошли в избу. Изба состояла из трех окон: два на улицу, третье во двор; в переднем углу стол стоит, а в самом углу - четыре иконы медные и перед ними божничка, т. е. полочка и лампадка; перед окнами две лавки; на стене приклеена картина страшного суда и два другие лубочные изображения; в углу налево стоит шкафчик с посудой; большая русская печь, с приступками, корчагами, кринками, лопатой деревянной и ухватами, занимает четверть избы; против печки большие полати, под ними, против печки, стоит двухспальная кровать с плохонькой периной, двумя подушками, стеганным из различных лоскутков одеялом; над кроватью, в углу, висит сарафан, сермяга и большая шапка; под кроватью красный небольшой сундучок. На полу постланы половики изгребные, прибитые к полу гвоздиками.

- Насилу-то я попал к вам.

- Садитесь, гости будете.

- А ведь вам, чать, скучно?

- Ой, и не говорите…

- Как же вы одни-то теперь спите?

- Ничего.

Она врала: ей очень было скучно, она боялась, чтобы кто не убил ее, особенно в последнее время - ее пугали по ночам даже тараканы.

- Что вы поделываете?

- Чулок вяжу.

- Елена Гавриловна…

- Чего?

- Я весь измучился об вас… Не поверите: просто бы все так сидел с вами да на вас глядел.

- Ой ли?

- Ей-богу, Елена Гавриловна!

- Ну?

- Я люблю вас,- и он обнял ее, но она оттолкнула его, так что он чуть но свалился с лавки.

- Отстаньте!

- Я люблю вас.

- Поди-кось, так и поверили! Эк, дуру какую нашли. Коли сидеть хотите, так смирно сидите, а то свистну по чему придется.

- Экие вы жестокие! - и он взял ее за руку.

- Вам русским языком-то говорят! - и она ударила его по руке.

В это время щеки у нее сделались красными, грудь поднималась, она говорила не своим голосом.

- Матушка, Леночка, друг… - шептал Плотников; он сильно обнял Елену Гавриловну и поцеловал ее.

- Oй! - и она, вырвавшись, убежала к дверям и сильно крикнула: - Негодный человек вы после этого! - и она заплакала.

Плотников испугался; хотелось ему обласкать Елену, но она и слушать его не хотела.

- Уйди ты от меня, аспид проклятый!.. Ну, как я теперь в люди покажусь?

- Еленушка!

- Я, ей-богу, закричу! Плотников пошел к двери.

- Прощай! Она молчит.

- Прощай! - и он пошел.

- Илья Назарыч! - сказала она громко, по голос со дрожал, и дернула его за сюртук; дернувши, она побежала к окну и, как ни в чем не бывало, села на лавку.

- А!

- Нет, я ничего… А вы никому не скажете?

- Никому. Поцелуемся!

- А вот! - и она показала ему кулак.

Кажется, Плотникову можно бы было уйти, потому что он завладел Еленой, но ему этого мало было: ему хотелось, чтобы она его сама поцеловала, но она никак этого не хотела, и когда он еще обнял ее раз, она наотрез сказала, что выгонит его, а целовать его теперь не будет, потому что грех. Так как это продолжалось часа два, то влюбленные сидели уже со свечой галькой, которую принес с собой Плотников. Бог знает, сколько бы они просидели, только скоро подъехал отец. Увидев с улицы, что у дочери огонь, он почему-то вздумал взглянуть с улицы в окно… Ужас его был неописанный, но он сдержался.