Горная долина - [55]

Я чуть было не пропустил его слова мимо ушей, когда до меня дошло, что гама решили провести инициацию группы мальчиков. Забыв обо всем па свете, я забросал Макиса вопросами, желая узнать как Можно больше об этом обряде, которого мне еще не довелось увидеть. Я был так поглощен вопросами, что почти не замечал возраставшей сдержанности Макиса. Чем настойчивее я требовал у него подробностей, тем туманнее становились ответы. Поняв наконец, что их визит связал с празднествами гама, я стал ждать, чтобы они раскрыли свои карты. А ночь все надвигалась на круг света, который отбрасывала моя лампа. Мне показалось, что атмосфера доверия исчезла, и я уже стал думать, как бы мне ее восстановить, когда Макис опередил меня, спросив, что думают белые об этих обычаях.

Я ответил, тщательно взвешивая слова и подчеркивая, что мое личное отношение не имеет ничего общего с позицией миссионеров или административных служащих. Макис внимательно слушал, время от времени оборачиваясь, чтобы ответить на вопрос Манихи, который, очевидно, плохо понимал мой ломаный гахуку. Когда я кончил, оба как будто были удовлетворены моим ответом, хотя я вовсе не уверен, что они поняли, в чем различие между мной и властями. Проблема не была чисто языковой. Трудность скорее заключалась в том, что они не могли видеть отличия между отдельными категориями белых и были склонны приписывать всем белым общие цели и полную взаимную поддержку во всем, что касалось местного населения. После недолгого размышления Макис переменил позу, поднял глаза и, глядя на меня в упор, спросил, не буду ли я возражать против того, чтобы Асемо тоже прошел инициацию.

Застигнутый врасплох, я был совершенно не в состоянии понять, о чем практически идет речь. Видя мои колебания, они заговорили, но так быстро, что мне трудно было следить за смыслом слов. Маниха хотел, чтобы его сын прошел инициацию. Он еще до этого выступал против решения Сусуроки не устраивать праздника и гово^ рил, что в деревне есть несколько мальчиков, которым пора пройти инициацию. Он предлагал внести в фонд празднеств четырех больших свиней (этим проявлением щедрости он надеялся склонить общественное мнение к своему предложению). Один из самых консервативных людей в Сусуроке, он не одобрял перемен, которые несло с собой влияние Хумелевеки. Вероятно, он подозревал, и не без оснований, что организация мужчин начинает хиреть из-за того, что перед мальчиками в возрасте Асемо открылись новые возможности. Работа его сына у меня указывала, куда направлены их интересы и стремления, и Маниха знал, что, если я уеду, Асемо найдет работу у другого белого. И тем не менее Маниха считал необходимым узнать мое мнение, прежде чем устраивать инициацию сына. Я был наставником мальчика в выбранной им жизни и, возможно, в некоторых отношениях был ближе к нему, чем отец, который хотел теперь знать, возможно ли примирить наши представления о жизни.

Я не мог односложно ответить на его вопрос и отвел глаза в сторону. Маниха никогда не был среди тех, кто раздражал меня постоянной навязчивостью и бесцеремонными вторжениями. За все время я не сказал ему больше десяти слов, а он тоже никогда не обращался ко мне прямо. И, однако, я всегда интуитивно чувствовал, когда Маниха приходил или уходил, и часто испытывал непреодолимое желание посмотреть на него. Я тоже ловил на себе его взгляд, и тогда он сразу отводил его. Мне казалось, что его сдержанность проистекает от безразличия, но теперь я понял, что она следствие скрываемых эмоций и что это они вызывали во мне тягостное чувство, когда я ловил на себе его пристальный взгляд. Почему-то у меня не было ощущения, что Маниха испытывает ко мне неприязнь или недоволен моими отношениями с Асемо, хотя он должен был считать меня своим противником. Не я лично, а образ жизни, который я представлял, будил его настороженный интерес. Он смотрел на меня, как бы оценивая своего врага и пытаясь представить себе исход борьбы.

Подобные ситуации возникали и раньше. В конце беседы собеседник нередко задавал мне вопрос, с которым сейчас обратился ко мне Макис. Каждый раз, когда это случалось, у меня создавалось впечатление, что наш разговор как бы открывал ставни в душе моего собеседника, что неожиданно для себя, рассказывая об обычаях гахуку, он бросал на них взгляд со стороны и пытался объективно оценить. В глазах, смотревших на меня, всегда была некоторая растерянность от непривычного переживания. Объяснить Манихе, что моя позиция не имеет ничего общего с позицией миссионеров и администрации, казалось в данных обстоятельствах совершенно недостаточным. Его вопрос возник не только потому, что внезапно он потерял чувство уверенности. Он требовал большего, чем успокоительные разговоры, потому что распахнувшиеся ставни открыли перед ним неожиданную возможность переоценки ценностей. Глядя, как он, подавшись вперед, молча ожидал ответа, я испытал такое чувство, будто он просил меня предсказать будущее. Он сам мог видеть, куда клонились события, и как человек, предчувствующий свое поражение, швырял инициацию Асемо в маячащую впереди грозную фигуру, надеясь найти в меняющемся мире место для своей традиции.