Гормон радости - [48]

Нас посадили в крутую праворульную машину и повезли в промышленный район. В отделе было грязно. Отвели к туалету для бичей, поставили два стула и приказали готовиться к поездке на медосвидетельствование. На телефонах был минусовой баланс. Хотелось пить, жрать и курить. За окнами почти плескалось море.

Когда нас привезли на анализы, дикая картина открылась нашим непривычным питерским глазам. «Да, мои дети в годовщину свадьбы выпили. В двенадцать ночи, на берегу моря! Но это – не преступление!» – хорошо поставленным голосом драматической актрисы вопила дебелая тетка на понурого ментеныша. «Маааааа-ма! Маа! Он мне рууууууку заломал! Руку!!» – кричала заплаканная девица. Ее супруг с лукавой улыбкой водил глазами в надежде, что все образуется.

У нарколожки тряслись под сотню бухих людей и милиция. Недовольны были все, но так работал новый закон края – не употреблять спиртное в общественных местах. В этой нервной атмосфере мы с Егором ссать в банку отказались. Нас пугали, медсестра даже схватила меня за загривок. «Теперь я совсем не доверяю результатам экспертизы!» – заорала я на конвоира. Тот вздрогнул: «Пиши отказ!»

Двое суток нас жрали комары в отделе. Ночами вызывал начальник ОВД.

– Ну ты же не наркоманка, я вижу. А парень – явно наркот. Скажи, откуда у тебя этот пакетик?

– Я не знаю, правда.

– Не пизди! – Он орет, бьет кулаками перед моим носом. – Лысый твой соскочит, а ты, дура, мотать за него будешь? Говори!

– Понимаете, дело в том, что я очень невнимательна. Эту сумку я купила в Харькове. Там по перрону гулял какой-то парень в темных очках и предлагал молодежи наркотики. А торговки все за каменным забором ждали, детишек малых подсылали. Те, пока мусора хохляцкие отвернутся, через стену эту перепрыгивали, неслись к вагону и бутылки с водой зашвыривали в открытые окна. А изможденные пассажиры в окно им деньги кидали, те – хвать и бежать, прыг-скок – и за стеной. Все Советский Союз херовый был. А паляницей торговали на перронах, и картошкой, и огурчиками малосольными.

– Ты пиздюлей хочешь? Или еще десять грамм в карман?

– Я хочу есть. У меня больной желудок, меня тошнит. Я хочу есть. Я с поезда не ела.

– Скажи, откуда наркотики, и сходят ребята в магазин, купят, что надо. Что ж ты куришь… еще и желудок больной… И торчишь?! Торчишь, торгуешь?!

– Я не употребляю наркотики, мне нельзя. У меня больной желудок. У нас в городе все рахитики, а я особенно.

– То есть вам можно ходить по городу накуренными, а нам нельзя?!

– Вам нельзя?!

– Нам вот нельзя! А вам все можно?!

– А почему ваши подчиненные только дуют и в стрелялки играют? Нам даже на стульях из-за них не уснуть!

– Говори, откуда спид?!

– Какой спид?

– Твой парень сказал, это спид. Это его спид?

– Откуда я знаю, что это?

Начальник нежданно ласково спрашивает:

– А предположения?

Паузу выдержать надо.

– Сумку я купила в Харькове. В то, что милиция подбрасывает наркотики, я не верю. Это журналисты врут. Остается один вариант – наркоту мне подкинули бандеровцы на перроне незалежной.

* * *

Они пишут, я склонна к самовнушению. К экзальтации. Это должно работать на меня.

Сейчас я ем Добро. Оно лежит в железной шленке и выглядит не очень аппетитно, а вкус и не важен. Главное – верить, что с каждой ложкой в клетки тела впитывается Доброта. Если каждый свой шаг делать во имя Любви – что может случиться плохого?

«Чтобы ваш голос был нежным – почаще говорите добрые слова!» – советовала кокетка Одри Хепберн. А про Чудеса мне все объяснила Сонечка.

Вторник

Мы уже долго играли в волшебниц и боролись против игрушечного змея. Змей был длиннее Сонечки раза в два.

– Девочки, идите пить чай! – В комнату заглядывает Люба, старшая Сонина сестра. У нее темные вьющиеся волосы и огромные глазищи, она художница. Лицо у нее встревоженное.

– Мы не хотим!

– Мы играем!

– А мы вас ждем! – говорит она с укором и прикрывает дверь.

– Соня, что написано? – протягиваю я книжку.

Читать она пока не умеет и даже волнуется: что?

– Самуил Маршак! – восклицаю я.

Соня смотрит на меня со значением.

– Ага, Самуи-и-ил! – протягивает она и хитро улыбается томику, как дальнему родственнику.

Я вспоминаю, что Соня и Аюба из интеллигентной семьи.

– Ты веришь в чудеса? – вдруг спрашивает меня Соня. – Это очень просто. Набираешь в сердце много-много любви – и делаешь Чудо!

Она набирает в себя много воздуха, зажмуривается, выдыхает и ослепительно улыбается.

– Давай сделаем Чудо! Чего ты хочешь?

В сердце у меня такая боль, что я не могу сдержаться, хоть и стыдно перед Соней. Боюсь всхлипывать, чтобы не напугать ребенка, и не знаю, как объяснить ей свое горе? Я сама толком ничего не понимаю.

Сонечка обнимает меня и мужественно вытирает мокрые глаза, размазывая мне тушь.

– Ты не плачь. Я все сделаю! – говорит она. – Только загадай желание.

Какая же каша в голове.

– Я хочу настоящей любви, Сонечка! – наконец говорю я.

Соня вырывает с наших голов волосинки, скручивает их и переплетает.

– Давай побольше драть, сбудется! – шепчет она. – Только надо верить!

Мы залезаем на подоконник, я подсаживаю Соню к форточке. Она трижды дует на волосы в кулаке, и ветер тут же уносит их за окно. Соня сосредоточенна, и я взираю на нее с большим уважением.