Горький апельсин - [93]

– Нет.

– А можете ли вы объяснить, почему следы бензодиазепина и апельсинового сока обнаружены в стакане, который находился в их кухонном уголке?

– Нет.

Я подумала о лице, которое заметила в чердачном окне, когда вернулась из Лондона, и о том, как Кара, эта умелая рассказчица, отрицала, что она туда поднималась.

– А то, что такие же следы найдены в желудке у Питера Робертсона?

– Нет.

У меня что-то заныло в грудной клетке и начало жечь в переносице, когда я подумала о теле Питера в ванне. О теле, которое потом вскрыл нож патологоанатома.

В седьмой – последний – день процесса отец опоздал, и на галерее какое-то время раздавалось шумное шевеление, прежде чем ему смогли найти место. Я уже перестала желать, чтобы он на меня посмотрел. Я подумала: может, он надеется, что произойдет трогательное примирение на ступенях суда, после того как объявят, что я невиновна? Но я не рассчитывала, что меня сочтут невиновной.

Накануне в камере под залом суда я пробовала отработать нужное выражение лица, но там не нашлось зеркала. Я решила остановиться на презрительно-высокомерной усмешке во время заключительной речи прокурора. Как вообще обычно выглядит виноватое выражение лица?

Этот парикастый знал свое дело. Он напомнил присяжным: я призналась, что была влюблена в Питера и он меня отверг. Что он дарил мне подарки и тем самым невольно поощрял меня. Что мне прописали средство, которое я потом использовала, чтобы его усыпить. Что мне принадлежит нож, которым я нанесла ему смертельные ранения. Пожалуй, это была единственная неожиданность, которую мне принесли встречи с адвокатом перед процессом. Не знаю, что там увидела Кара, наблюдая за мной и Питером с другого берега озера, но не это толкнуло ее к краю, как я предполагала раньше. Видимо, она планировала свои действия уже не один день. В каком-то смысле этот париконосец оказался близок к истине. Он заявил, что я попыталась выдать двойное убийство, которое совершила, за двойное самоубийство. Что я рассуждала: если уж Питер не может достаться мне, то пусть он не достанется никому. Парикастый сказал присяжным, что я накачала Питера снотворным, а потом разрезала ему запястья своим ножом для образцов – единственным острым ножом во всем доме. После схватки с Карой, когда она пыталась отобрать у меня ключ от ванной комнаты, я вытолкнула ее в окно, а потом спустилась вниз с кувалдой, чтобы довести дело до конца.

Я никогда в жизни так не волновалась, как в тот момент, когда присяжные вернулись со своего совещания.

– Сообщите суду ваше мнение: виновна или невиновна подсудимая в убийстве Питера Роберт-сона?

Мне понравилось, что Питера назвали первым.

– Виновна.

Я услышала, как отец ахнул.

– Сообщите суду ваше мнение: виновна или невиновна подсудимая в убийстве Кары Калейс?

– Виновна.

На галерее кто-то вскрикнул: «Нет!» – и я, не в силах удержаться, взглянула вверх и увидела слезы на щеках отца.

Выслушивая эти два вердикта, я улыбалась – не потому, что на процессе присутствовал отец (это было просто совпадение), а потому, что я надеялась: из-за этого мне дадут более долгий срок. Пожизненное. Жизнь за жизнь. Настоящее наказание за грехи – вот чего я жаждала. Я подумала: интересно, помнит ли отец те правила, которым научил меня до своего ухода? Хотя бы одно из них – насчет того, что за всякий проступок будет расплата? К тому времени, когда я услышала вердикт присяжных, я уже знала, что у меня хватит сил наложить вето на любые требования о повторном процессе и отказаться от свиданий с отцом в тюрьме, сколько бы раз он об этом ни просил.

* * *

Пять лет назад адвокат написал мне, что отец умер и оставил мне все: свой лондонский дом, свои вещи, довольно крупную сумму на банковском счете. Возможно, он надеялся, что это пригодится, когда меня освободят. Не знаю, он не приложил никаких подробных распоряжений, даже никакой записки. А я, в свою очередь, завещала бо́льшую часть этого наследства специализированному благотворительному фонду, который занимается реставрацией старинных мостов. И вот я лежу здесь и размышляю об отцах. О моем. И об отце Кары. И конечно, об отце Финна. Уже не важно, кто был его биологический отец и был ли он вообще. На всю его коротенькую жизнь ему вполне хватило одного отца – Питера. Детям нужно знакомое любящее лицо, нечто постоянное, как математическая константа.

Может, я тоже ребенок – человек привычки, любящий рутину. Никакой заботы о возможных последствиях, никаких «а что, если…». Первый обед в тюрьме дают в полдень. Перед тем как меня отправили умирать в корпус для завершающих жизнь, я стояла в очереди за едой – позади Али Шо и перед Джоан Робинс. Мой поднос был разделен на отсеки: в левом верхнем углу – пюре с ложкой мороженого, в центральной выемке – тушеная фасоль, в правой нижней ячейке – две розовые сосиски. Нет, не надо ни капли кетчупа, спасибо, благодарю вас. Я всегда была вежливой. Я бы предпочла горчицу, чтобы она помогла изгнать этот вкус, но она здесь запрещена – как и перец. Пять лет назад одна организация, борющаяся за права заключенных, решила, что подача еды на подносах унижает узников и что нам должны выдавать пластмассовые тарелки. В результате я сломала два стула и нос Джоан – и три дня отказывалась есть. Да, я преобразилась, когда отправила себя в тюрьму.