Горькая соль войны - [9]

Щенки проснулись и азартно принялись тыкаться в раненый бок в поисках сосков. Щенки хотели есть. Слипшаяся шерсть на боку уже побурела, и каждое прикосновение влажных носов причиняло лисе боль. Но она терпела, как терпит боль любая женщина, как каждая самка, которая жаждет продолжения рода и для этого рожает самцов. А самцы, как известно, более всего заинтересованы в самоутверждении. Вот и сейчас где-то наверху затрещали выстрелы, по полю с хриплыми криками побежали люди. Они утверждали себя и во имя этого утверждения нещадно уничтожали друг друга.

Лиса дернулась и тихо заскулила от боли. Она не видела смысла в идущей наверху бойне. Весь смысл заключался в острых мордочках, прильнувших жарко к ее коричневым соскам, разбухшим от белого молока. И умирать не хотелось. Нельзя было умирать. Надо было обязательно, во что бы то ни стало продержаться, пока щенки не окрепнут и не станут самостоятельными.

Горькая соль войны

Хотелось есть.

Дорога на мельницу Герхарда шла через чадящие развалины домов. Мельница располагалась на площади имени Девятого января, и вокруг была толпа и солдаты. Витьке Быченко и его бабушке пришлось ждать до темноты, но они терпеливо ждали, ведь дома нечего было есть. Уже смеркалось, когда долгожданная буханка горячего хлеба из пекарни при мельнице оказалась в руках у Витьки. От буханки шел дурманящий сытный запах, и Витька едва сдерживался, чтобы не впиться в буханку жадными зубами. Удерживало присутствие бабушки и сознание того, что хлеб ждут дома. В толпе были люди, которые на них завистливо поглядывали. Следовало поберечься, случаев, когда у людей отнимали хлеб, было немало. Витька спрятал буханку хлеба в сумку и прикрыл ее тряпкой, чтобы сразу не бросалась в глаза. Поколебавшись, отщипнул сбоку маленький черный кусочек, тайком сунул его в рот, ощутив сладковато-кислую сытость хлеба.

— Пойдем, — сказала бабушка, появляясь рядом с ним.

— Домой? — спросил Витька, сожалея, что кусочек оказался слишком маленьким и быстро проглотился.

— На вокзал, — сказала бабушка. — Люди говорят, что там стоит вагон с солью.

Она подумала немного и с надеждой сказала:

— А может быть, даже целый эшелон.

На путях горели вагоны. Пахло горелым хлебом.

У нескольких вагонов, продолжавших стоять на рельсах невредимыми, угрюмо молчала толпа.

Вагоны охраняли солдаты. Когда толпа начинала шевелиться, солдаты делали залп в воздух.

— Расходитесь! Расходитесь! — кричал плотный, потный толстячок в расстегнутом, белом френче.

Но расходиться никто не торопился.

Кто-то курил, нервно поглядывая на солдат, большинство сидело на вонючих черно-синих шпалах в надежде на чудо. Сели и Витька с бабушкой. От вагонов, стоявших на дальних путях, послышались крики, несколько солдат провели еще одного — злого, перепуганного, с подбитым глазом и в разорванной гимнастерке. Его поставили у горящего вагона, солдаты выстроились перед ним, вскинули винтовки. Мужик закрыл глаза. Лицо его стало усталым и безразличным. Раздался нестройный залп, и задержанный упал.

— Шпион, наверное, — сказал мужик, сидевший рядом с Витькой и его бабушкой.

Ночью над городом бродили лучи прожекторов, от которых небо казалось белесым, а звезды — почти незаметными. К утру, когда начальство устало бродить у вагонов, они все-таки набрали соли. Почти полную сумку. Поверх соли лежал завернутый в тряпку хлеб.

Бабушка крестилась и радовалась, что они вернулись живыми. Но долго еще Витьке казалось, что соль горчит. И неудивительно — соль была пропитана смертью и покорным ожиданием ее.

Каждый раз, когда Витька солил кусок хлеба, он вспоминал мужика в разодранной гимнастерке, который, закрыв глаза, ожидал выстрелов солдат. Витька взрослел: теперь он понимал, что ожидание смерти для каждого человека страшнее ее наступления.

Зверь

Свидание наше проходило у нефтяных баков на кургане.

Мы сидели у баков с подветренной стороны, там, где не было поземки, и шептались. О чем мы говорили? О чем угодно, только не о войне. Война не существовала для нас. Были только мы двое, и через полчаса нам предстояло расстаться. Катя уезжала за Волгу, под Ленинск, где ей предстояло служить в госпитале. Я должен был вернуться в окопы. Окопы мы отбили у немцев. В блиндажах, которые занимали немцы, было изобилие презервативов. Зачем они были нужны немцам? Неужели они думали, что наши девушки будут с ними спать?

— Не суйся, — сказала Катя. — Будь осторожным. Я не хочу, чтобы тебя убили.

— Это война, — сказал я. — А на войне трудно быть осторожным.

— И все равно, — строго сказала она, — ты должен беречь себя для меня. Кончится война, и мы поженимся. У нас будет двое детей. Обязательно мальчик и девочка. Я так хочу.

Она расстегнула ватник и сунула мою руку в тепло, от которого я почти сходил с ума. Груди у нее были круглые, и они ежились и твердели от прикосновения моих холодных пальцев.

— Саша, — гаснущим голосом сказала Катя. — Саша…

Мы умирали от желания и ничего не могли поделать. Ах, если бы была весна! Ах, если бы это было лето! Мне было двадцать лет, Кате на год меньше.

— Знаешь, — сказала она, прижавшись ко мне. — Я все время думала, как все это будет. Кто знал, что все это будет именно так?