Горькая любовь князя Серебряного - [33]

— Ай, ай! Жжется! — закричал он, дуя на пальцы. — Зачем ты деньги в огне раскалил? Зачем в адовом огне раскалил?.

— Ступай, Вася! Оставь нас, тебе здесь не место!

— Нет! Мое место здесь, с мучениками! Дай и мне мученический венчик! За что обижаешь меня? — юродивый вдруг засмеялся и стал пальцем показывать на Ивана. — Смотрите, смотрите! У него рога на лбу! У тебя козлиные рога выросли! И голова-то твоя стала песья!

— Прочь, сумасшедший! — закричал царь и, выхватив копье из рук ближайшего опричника, он замахнулся на юродивого.

Крик негодования раздался в толпе.

— Не тронь его! Не тронь блаженного! — крики неслись по всей площади.

Царь сделал усилие над собой и переломил свою волю. И с пеной у рта, с сверкающими очами, с поднятым копьем, он стиснул коня ногами, налетел вскачь на толпу осужденных и пронзил первого попавшего ему под руку. На бледном лице Иоанна показался румянец, на лбу надулись синие жилы.

Над лесом шумел ветер. Смеркалось.

Вокруг еле тлевшего костра сидели разбойники. Звучала заунывная песня; Она вплеталась в тревожный шум ветра..

Серебряный сидел в стороне, на сухой валежине. Он был погружен в свои невеселые думы.

— Эй, эй!.. Смотри! Кто там? Кто? — закричали голоса, — Князь, никак твой стремянный!

Серебряный поднял голову.

Лесную поляну пересекал на коне Михеич. Старик был бледен, седло под ним съехало. Князь встал ему навстречу.

— Батюшка, Никита Романыч! — скатившись с коня и задыхаясь, заговорил Михеич, — Уж где я тебя не искал, и у кривого дуба, и на мельнице.

— Где она?! — перебил князь.

— А мельницы уж нет, и колдуна нет — одни головешки остались.

— Все знаю! Что случилось с Еленой Дмитриевной? Говори! Что?

— Не кори меня, — сказал мрачно Михеич. — Нечего было делать, проводил ее, батюшка, в девичий монастырь. Там и оставил. — Серебряный замер. — Я, говорит, там с недельку обожду.

Серебряный хотел что-то сказать и не мог.

— Да ты не опасайся, что она подстриглась! Сил, говорит, наберусь.

— Едем! — решительно сказал Серебряный. — Далеко монастырь?

— Верст сорок будет, да куда ж на ночь-то.

— Едем, Михеич. Передохни и поедем! Окружившие их разбойники мрачно молчали. Один сказал:

— Бросаешь нас, князь? Все зашумели.

Серебряный остановил их жестом.

— Мое слово крепко! — обратился он ко всем, — Я скоро обернусь! Беда у меня, братья, — тихо добавил он с болью и тоской. — Как вернусь, все вместе пойдем бить челом царю. Государь милостив, он нас простит!

После казни царь вновь уехал в Александрову Слободу. Вечером он сидел один в своей опочивальне.

— Зверь ты этакий, — с такими словами вошла его мамка Онуфревна, — как тебя еще земля держит, зверя плотоядного? Кровью от тебя пахнет, душегубец! — Иоанн ничего не ответил. — Погоди, погоди! Разразится гром Божий над теремом твоим, выжжет он всю твою нечистую слободу! И тебя убьет, окаянного!

Слова Онуфревны проняли его насквозь лихорадочной дрожью. Он сел на постель. Зубы его застучали.

— Ступай, Онуфревна, ступай, — Иоанн взглянул на мамку неприветливо.

— Что ты меня гнать вздумал. А ты на долготерпение-то Божие слишком не рассчитывай. На тебя и у самого у Господа терпения не станет. А Сатана-то обрадуется и войдет в тебя! — Старуха, 0 медленно передвигая ноги, удалилась.

Вдруг что-то застучало в окно. Иван Васильевич вздрогнул/ Он к чему-то прислушивался.

Молния за окном осветила всю палату. Страшный удар грома потряс опочивальню.

Иван вскочил на лежанку, встал на нее ногами, прижался спиной к расписанным изразцам, стараясь раствориться в них.

Половицы приподнялись, и из-под них выглянула чья-то окровавленная голова. А потом показался и весь призрак, это был Вяземский.

— Здрав буди, Иване! — раздался глухой голос. Царь хотел закричать, но не смог. Удары грома следовали один за другим. В трепетных, зловещих отблесках молний за Вяземские показался Федька Басманов в женском летнике, за Федькой вылез колдун. Они затеяли вокруг лежанки странный, фантастический танец. Наконец, из-под полы медленно вышел боярин Морозов, за его спиной стояли призраки, все в верной одежде..

Морозов протянул к Ивану Васильевичу руки, и все мертвецы закружились вокруг Иоанна.

— Иване, Иване! На суд, на суд! Настал последний час!

Иван громко закричал. Спальники вбежали в опочивальню. Царь, обессиленный, повалился к ним на руки.

— Последний час, — захрипел царь. — Последний час! Все в церковь! Все за мной!

Опричники, одетые в шлыки и черные рясы, несли смоляные факелы. Огни образовывали длинную цепь, и шествие потянулось змеею. Ветер раздувал рясы. Черное небо раскалывалось ослепительными крестами молний, отражающихся на белых стенах храма.

Впереди шел царь, одетый иноком, бил себя в грудь и взывал, громко рыдая:

— Боже, помилуй мя, грешнего! Помилуй мя, смрадного пса! Помилуй мою скверную голову! Упокой, Господи, души побитых мною безвинно!

У преддверия храма Иоанн упал в изнеможении.

Среди ночи раздалось пение нескольких сот голосов, и далеко слышны были звон колокольный и протяжные псалмы.

И тут ударил гром такой силы, что все замерли оглушенные. Небо разверзлось от ослепительного света, ударившего молниями в землю. Отовсюду понеслись крики ужаса, вопли людей…