Горькая доля - [24]

– Что ты, с чего ты взял? – удивилась она. – Зачем мне тебя пугать?

– Нет, ты пугала этими – про кого ты там говорила.

– «Этими» – ты про что?

– Про всех про них. Внизу стучали.

– Ты нарочно так говорила, чтоб напугать.

– Вот те на! Что это тебе померещилось?

Женщина поднялась, взяла лампу.

– Не уноси, – попросил я, – здесь темно.

Она не ответила, но прихватила спички, а лампу поставила на пол у выхода из комнаты, чтобы осветить себе дорогу. Посмотрела на меня, а потом пошла вниз. Спускаясь по лестнице, она крикнула:

– Сейчас-то не бойся, схожу гляну, кто там.

Теперь мы были вдвоем – я и тетушка. Мне стало страшно. В наступившей тишине отчетливо слышались ее хриплые вдохи и выдохи. Женщина оставила дверь открытой, с лестницы задувало, и керосиновая лампа отбрасывала тусклый неровный свет. Ботинки – женщина сказала, что они дядюшкины, – валялись за порогом, у лестницы.

Я обернулся, увидел, что тетушка смотрит на меня.

– Слышала, что она наболтала? – Я словно хотел втянуть ее в разговор. Больше всего я боялся, как бы ветер не загасил лампу, и вдруг, к своему ужасу, вспомнил, что ведь женщина унесла спички. Тогда я вскочил, прикрыл дверь, перенес лампу на прежнее место и слегка прикрутил фитиль, чтобы не дымила. Дым прекратился. – Вот теперь хорошо, правда, тетушка?

Она молчала.

– Разгорелась немного, да? Так ты слышала, что она говорила?

Тишина.

– Суббота – это скоро, послезавтра. Я теперь сам к вам буду приходить каждый день… Нет, каждый день, наверное, не выйдет, но раз в неделю обязательно… А семечки ты давно не калила?… Тетушка, надо голубям хлеба покрошить на крыше… Да, послушай-ка, помнишь мою красную машинку, где она?

Тетушка медленно, едва заметно повернула голову. Кажется, она поняла меня и показывала на чулан.

– Она там? – спросил я.

Она продолжала смотреть на дверь чулана. Внизу раздался голос Джафара:

– Темно, ничего не видно.

– Я же дверь открытой оставила, чего это он закрыл? – отозвался женский голос.

Чиркнула спичка.

– Я пойду луковый суп принесу, – сказала женщина, – он вкусный, наваристый.

– Нет уж, спасибо, ешьте сами, – угрюмо ответил Джафар.

Снова чиркнула спичка – видно, никак не загоралась.

– Другого-то нет ничего… Кажется, спичка наконец загорелась.

– Не обессудь, милок, уж чем богаты, тем и рады. Послышались шаги.

– То-то и дело, что вы голодного объесть рады. Все подчистую умяли, – говорил Джафар, поднимаясь по лестнице.

Женщина, стоя внизу – ее голос звучал глуше, – оправдывалась:

– Напрасно ты так. Мы ведь заботились о ней…

Джафар вошел, закрыл за собой дверь, и фраза оборвалась на середине. Он принес миску рисового киселя, яйцо и небольшой кулек, свернутый из исписанной тетрадной бумаги.

– Стыда у них нет, – пробормотал он.

– Ты еще не знаешь, что она мне нарассказывала, эта женщина. Ты за едой ходил, а она тут все время болтала.

– Бессовестные, – сказал Джафар.

Он опустился на колени, аккуратно поставил миску, положил кулек и яйцо и возмущенно добавил:

– Все сожрали!

– Она что-то странное говорила, – продолжал я. – Врала, по-моему.

Джафар попробовал кисель.

– Остыл уже. А был прямо кипящий. Кто-то поднимался по лестнице.

– Совсем холодный!

Джафар надбил яйцо о край миски, разломил пополам, осторожно выпустил желток в миску, белок выпил, а пустые скорлупки бросил на жаровню мангала. Вошла женщина с медной плошкой в руках.

Джафар показал рукой на мангал:

– Надо разжечь, мерзнет она.

– Раньше тут в нишах айву раскладывали, – вслух припомнил я.

Джафар протянул мне миску:

– На, если хочешь, дай ей, только сначала размешай и сахаром посыпь. Она, бедная, совсем обессилела.

Женщина поставила свою плошку на кирпичи мангала.

– Чай не в чем заварить, – сказал Джафар, – и уголь я забыл принести.

Он встал.

– Уголь у них в чулане, – объяснила женщина.

Я разболтал желток в киселе и спросил, где сахар. Джафар кивнул на кулек.

– Тетушка, где у тебя чайник? – ласково спросил он. Но несчастная старуха только хрипло дышала.

– Кажется, тоже в чулане, – ответила за нее женщина. Я надорвал кулек, и струйка сахара потекла в миску.

Джафар заглянул в чулан, там было совсем темно. Он вернулся, взял лампу, сказал мне:

– Погоди, не корми пока! – и скрылся за дверью.

Шорох сахара и надрывные хрипы тетушки были единственными звуками, слышными в комнате. Но и они постепенно замерли. На минуту стало совсем тихо, и тут комната снова осветилась, вернулся Джафар. Кулек у меня в руке опустел. Я смял его и зашвырнул в угол.

– Заснула, – сказала женщина.

Я увидел, что тетушка спит. Она сидела как прежде, привалившись к стене, тяжело дышала, но глаза у нее были закрыты. Джафар все еще стоял на пороге чулана, с одной только лампой в руках.

– Не нашел? – спросил я. – Нету чайника? А что ты там стоишь?

Он молча пошел, поставил лампу в нишу и повернулся ко мне:

– Парвиз-хан, подымайся.

– Как это?

– Уже поздно, пойдем.

– А кормить? – недоуменно спросил я, показывая на миску.

– Оставь на потом, она же спит.

– И то правда, – поддакнула женщина.

– Пошли скорей, – поторопил меня Джафар.

– Давай разбудим ее.

– А ну не спорь, быстро!

– Я с ней посижу пока, – вызвалась женщина, – она вот-вот проснется.