Горизонты внутри нас - [54]

Обычный лагосский полдень… Жара. Люди обливаются потом… Полицейские отчаянно машут руками. Кого-то штрафуют… Если идешь медленно, жара особенно нестерпима. Простой люд ускоряет шаг. А там вдали лагуна… жарко и… холодно…

Образы отчетливо оживали у него в памяти. Он видел машины различных марок, слышал в уличном гаме разноголосые гудки автомобилей, крики, проклятия, мелодичные речи, ощущал невероятное напряжение жаркого полдня и насмешливый прохладный ветерок, дующий с лагуны, и удушливый запах выхлопных газов. Он словно расшифровывал рисунок, начертанный на облаке, и ему казалось, что рисует вовсе не он, а кто-то другой.

Закончив работу, он взглянул на картину издали и остался доволен, потом почувствовал неудовлетворенность, а потом и вовсе равнодушие. Краски еще не высохли. В принципе, ему нравилось, что он изобразил на холсте, но существовало досадное расхождение между тем, что получилось на холсте, и тем, что он увидел на облаке. И все-таки картина удалась. Длинная изогнутая вереница машин разных марок, как бы подернутая дымкой. На переднем и заднем плане — пешеходы. Они тщательно прорисованы. У некоторых — тяжелая поклажа на голове. Еще дальше на заднем плане — зеленовато-голубая лагуна. Ее спокойное однообразие контрастно оттеняет всю тщету спешки и безумной, бессмысленной суеты. Омово долго смотрел на картину. Он раздумывал над ее названием и в конце концов решил, что никакого названия не требуется.

Потом его мысли устремились в иное русло и сосредоточились на событиях сегодняшнего дня. Тяжкое, безысходное чувство, овладевшее им, когда Кеме рассказывал об исчезнувшем трупе, стыд и печаль, которые он испытал, когда муж Ифейинвы оттолкнул его и изорвал его рисунки, — снова нахлынули на него. В сущности, все эти чувства и не покидали его, он лишь отодвинул их на время, и сейчас они вернулись к нему. Он достал блокнот и записал:

Мои добрые намерения завершились позором. Я хотел нарисовать портрет прекрасной женщины. Место по названию «вчера» было сладостным и мучительным. Никогда прежде не чувствовал я себя таким счастливым и в то же время несчастным. Сейчас все, что я вижу, существует, а потом оно исчезает. Это прискорбно. Сегодня забегал Кеме. Все его усилия оказались напрасными. У него такой потерянный вид! Говорил страшные вещи. Не помню, что я испытывал при этом. Тоже был в полной растерянности. Потерянный, растерянный и опустошенный. Деле скоро уезжает в Америку. Не хочет ребенка. Боится осложнений. Он тоже в полном отчаянии. Окоро познакомился с новой девицей. Про войну больше не говорит. А прежде без конца рассказывал о войне и о пережитых ужасах. Голод… Люди едят крыс и лягушек. Зловещее одиночество, молчание и страх. О войне не говорит и, как все мы, с утра до вечера прозябает у себя в конторе. В конторах люди не столько работают, сколько просто отсиживают время, как в тюрьме. Спасение — в действии. Лагуна. Преисподняя. Я качусь неведомо куда. Я боюсь за всех нас.

Я боюсь за своих братьев. Они отправились еще дальше. В далекие моря.

Он стал искать письмо от Окура, а найдя, заново перечитал стихотворение. Несколько дней назад, когда он прочитал стихотворение впервые, ему, помнится, в голову пришла некая мысль. Но какая? В который уж раз он вообразил стихотворение в зримых образах. Перед его мысленным взором возник мальчик, бредущий вдоль широкого пустынного берега; он что-то ищет и вдруг натыкается на какие-то загадочные письмена на песке, а потом устремляет взгляд к морю. Омово подумал: «Пытаться передать поэзию в зримых образах смехотворно и несправедливо. Да, — продолжил он про себя, — письмена на песке и путешествия — это лишь дороги через множество морей. Да, это так».

Он записал эти свои мысли в блокнот. Он был счастлив, теплый свет разливался у него в груди. Он отложил блокнот и посмотрел из окна на цементный забор и на полоску неба над ним. Он следил за плывущими по небу облаками, и ему казалось, что он отчетливо видит могучие фигуры толкающих друг друга двух племенных вождей в белых агбадах. У них были чрезмерно напудрены лица.

Под вечер к ним в дом явился родственник по материнской линии. Омово только что вернулся с прогулки и прилег отдохнуть, как вдруг из гостиной донеслись крики. Омово тотчас узнал возбужденный голос.

— Мы не желаем тебя видеть! Мы знать тебя не знаем! Мы хотим видеть Омово. Мы тебя не знаем. Вы, колдуны…

Омово вскочил с кровати и поспешил в гостиную, но застыл перед дверью, услышав театральный голос отца, звучавший отчетливо и громко, словно вколачивал в стол каждое свое слово. По ряду причин Омово решил, что ему не следует сейчас выходить.

— Кто вы такие, чтобы являться ко мне в дом и тревожить мою жену? Убирайтесь прочь, не то я позову полицию или велю своим ребятам отлупить вас. Убирайтесь! Убирайтесь вон! — кричал отец.

— Я хочу видеть Омово!

— Убирайся! Я не разрешаю тебе встречаться с Омово. Убирайся! Он мой сын. Что тебе здесь надо? Убирайся!

Тут подоспели соседские мужчины.

— Ога[16], что случилось?

В случае необходимости они всегда готовы прийти на помощь. К тому же их распаляло любопытство. Омово как наяву увидел местных сплетниц, подсматривающих, все замечающих, подталкивающих друг друга в бок, перешептывающихся. И множество глаз; глаз, жадно следящих за происходящим, а потом исчезающих. Он стоял у себя в комнате под дверью, прижав ухо к щелке между двумя створками. Все происходило как обычно, все повторялось.