Горизонты - [93]

— Записывайтесь-ка в хоровой. Связки разовьете, и все же — песни. Песни — дорога к душе человека!..

Мы пообещали ему, но в кружок пошли в основном девушки. Ребята у нас какие-то не певучие. Федя-Федя не раз пробовал «По долинам да по взгорьям», но почему-то срывался у него голос и хрипел, как старый тетенькин петух. Ребята, верно, у нас не песенные серьезные, одни все время возятся с книгами, да и сами что-то сочиняют, другие в политику ударились, решили и сами учиться, и других учить. На комсомольском собрании утвердили список политдокладчиков. В этот список записали и меня. «Я же поэт, а не политик», — думал я. Учитель истории, словно угадав мои мысли, сказал: «Поэты должны быть самыми сильными политиками». И я смирился. Но говорить-то «политикам» придется много. Хватит ли у меня слов?

Вспомнилось, как я весной давал открытый урок во втором классе. К этому уроку готовился долго. Все, что я должен сказать, записал до словечка в конспект. А руководитель педпрактики, Николай Григорьевич, все еще говорил: «Пошлифуй, пошлифуй…» Так я и шлифовал свой конспект целый месяц. Я раньше увлекался естествознанием, а тут невзлюбил этот предмет. Но вот подошел и мой показательный. В класс пришли все мои однокурсники и разместились у стен на скамьях. На задних партах примостились учителя и главный наш наставник по практике Николай Григорьевич. Он сидел довольный и, разглаживая свои толстые усы, улыбался голубыми глазками. А я торчал сначала в учительской и, держа в дрожащих руках свернутый в трубку осточертевший мне конспект, ждал страшного суда.

И вот раздался звонок. Вслед за учителем я вышел в коридор. Учителя с тетрадками и книгами в руках направились в разные классы, а я остановился у двери своего и ужаснулся: «Один ведь буду с глазу на глаз с учениками. Целых сорок пять минут!» И вдруг слова конспекта вылетели у меня из головы. Я чувствовал, что за дверями все напряженно ждут моего прихода. Наконец я вошел в класс. Ученики дружно встали, а мои сокурсники с повышенным интересом наблюдали за мной, как я буду проваливаться. И я, не скрою, провалился. У меня не хватило слов, чтоб заполнить сорок пять минут. Слова-то все до единого были записаны в конспекте, а я к нему приступил очень рано, говорил о своих лютиках так быстро, что моих слов хватило только на тридцать минут. Как же быть дальше? Заглянул в конспект, а там не осталось ни одного слова. Подошел я к окну, белые ветки черемухи тянулись ко мне, словно хотели помочь. А мои ученики уже оживились, им спокойно теперь не сиделось. Мне почему-то показалось, что они были рады, как я проваливаюсь. Мое несчастное положение уже скрыть было невозможно, оно для всех становилось очевидным. И, чтобы скорей убежать от позора, я неожиданно для всех объявил о конце урока.

— Коротенький урочек, — почти хором пропели мои ученики и дружно бросились из класса.

К столу подошел Николай Григорьевич и, положив руку на мое плечо, шепнул:

— Молодец, не растерялся, нашел все-таки выход. Хотя был и второй, наилучший: повторение нового материала.

— В конспекте-то не сказано.

— В конспекте… Творчески надо реализовать конспект…

А как теперь я, политик техникумский, реализую целый час? И я решил: надо втиснуть в свой новый конспект больше мыслей, а следовательно, и слов. Тем более, что политучебу придется проводить не в подготовительной группе, а на первом курсе. Там есть всякие ребята, есть и свои политики. Есть кому поставить ножку, подбросить мне каверзный вопросик. Надо быть начеку! Преподаватель политэкономии Пищухин дал мне несколько журналов с нужными для подготовки статьями, посоветовал ознакомиться с картой мира и «овладеть фактическим материалом». И ведь подумать только: «овладел». На этот раз я даже не уместился во времени и пришлось занятия продлить на полчаса. В профкоме сказали, что результатом хорошей политической учебы будет дружный выход студентов на очередной воскресник по выкатке древесины из запани. Мои слушатели в один голос заявили, что они меня не подведут и явятся на все сто процентов. Я был доволен и стал ожидать следующей политучебы.

Накануне воскресника мы погрузились на баржу, и нас повезли вниз по Двине в Бобровниково. Там была большая запань. К нам примкнул Ванчо. Он практику отбывал в ближней школе и связи с техникумом не хотел порывать. Встряхнув своими кудрями, Ванчо затянул песню, а мы тут как тут, подхватили ее, и наша баржа ожила. И так всю дорогу. Молодец Ванчо!

С нами из учителей был Пищухин. Низенький, неулыбчивый, говорил слегка заикаясь. Но говорил он без пустых слов, не торопясь, и мы на его уроках успевали все записать. Нам он нравился, и мы радовались, что теперь ехали вместе с ним.

Высадившись, студенты разбрелись по берегу и принялись скатывать лес. Особенно много его было на прибрежных песках. Вскоре ко мне подошел Пищухин и спросил, работал ли я когда-нибудь на лошади. Есть пара лошадей, можно бревна выкатывать из реки прямо на берег. Я обрадовался, пригласил к себе Федю-Федю. К нам примкнули две девушки-первокурсницы. Я, как самый бывалый (на Лузе-то я ведь выкатывал лес!), сразу взялся за постромки. Вместе с Федей-Федей подвязывал их к гужам. Когда все было готово, мы собрались в кружок. Лежни или «поката» были положены кем-то ранее, и это облегчило нашу работу.