Горизонты - [87]

Руководила кружком Надежда Ивановна, черноглазая женщина средних лет. Говорили, что она учительница и сама пишет стихи. Встретила нас она радушно. Тотчас познакомила со своими поэтами, а нас представила «молодой порослью», будущей общей надеждой.

Поэтов было немного. Среди них выделялся старик по фамилии Соков. Сердито топорща рыжие разлатые брови, он долго разглядывал меня. Потом прерывающимся булькающим голосом проворчал:

— Вот и почитай, что ты там строчишь.

В его словах я уловил насмешку, наверное, так оно и было — это не на шутку обидело меня. Насторожились и мои товарищи.

— Могу и прочитать, — задиристо ответил я.

Достав из кармана листок со своими столбиками, я окинул взглядом маститых поэтов, глядевших так, ровно они хотели меня съесть, слегка покашлял в кулак, так сказать, прочистил горло, и начал каким-то не своим, дрожащим голосом. Я чувствовал, что Соков не слушал, но не спускал с меня глаз и, казалось, уже лязгал на меня зубами. Не успел я кончить стихи о своем «кудрявом тополе», как он булькнул:

— Деревня надвинулась…

— А разве нельзя деревне?

— Ничего-ничего. Соха да борона…

— Без деревни ты бы сдох, — не утерпев, кинул я и, сжав кулаки, сел подальше от поэта.

Надежда Ивановна, насторожившись, заступилась за нас, так, мол, молодежь встречать нельзя.

Соков тоже обиделся, поднял до оттопырившихся ушей негреющий суконный воротник рыжего полушубка и вышел.

Вернулся он навеселе, красный, распаренный. Подавая нам зазябшую руку, забулькал:

— Миримся, братва. Я из «Кузницы». Держитесь, нас…

О поэтах «Кузницы» мы уже знали, и не особенно обрадовались его приглашению туда. Мне он был почему-то неприятен и я хотел вывернуть его наизнанку, чем-то он, этот Соков, дышит?

— Ну-ка, читай свои! Раскошеливайся…

Соков вытащил из-за пазухи полушубка тетрадку и, окинув нас страдающим взглядом, признался:

— Читаю-то я, ребята, не ахти как.

«Ага, в кусты попер», — подумал я, но не отступал:

— Ничего-ничего, послушаем, как там…

Надежда Ивановна, удивленная происходящим, только улыбалась. Соков начал читать стихотворение. Оно было вялое, старомодное, корявые строчки плохо управлялись рифмами. В стихотворении рассказывалось о каком-то кузнеце, который ковал серпы.

— А почему серпы? — удивился я. — Теперь уже машины надо. И куют у вас по старинке. Теперь паровые молоты на заводах пыхтят.

Наши ребята меня поддержали. Так у нас началась борьба с «кузнецом».

Назавтра я отыскал все стихи «Кузницы», а также критические статьи о «течениях», и начал готовиться к очередной схватке.

Вскоре Надежда Ивановна куда-то уехала, ее сменил Семен Конструктивистов. Кругленький, лысый, говорливый. Ходил в красной кожаной тужурке, в кепке. Он не читал наши стихи и не выносил их на обсуждение кружковцев, как это делала Надежда Ивановна, а только говорил:

— Надо, ребята, спешить на газетные полосы, на радио, в эфир!

Мы еще не были знакомы с «эфиром», но, возбужденные Конструктивистовым, соглашались: «В эфир, так в эфир!»

Однажды Конструктивистов отобрал у нас стихи, как он сказал, самые лучшие из лучших, затолкнул их в свой кожаный красный портфель и ушел. Потом назначил день выступления. Я своей тетушке по секрету сказал, чтобы она слушала меня в эфире.

И вот настал день моего «крещения». В комнате — мягкие ковры, зашторенные окна. На столе стояло подобие рупора, в который мы должны были говорить по очереди. Вначале выступил сам Конструктивистов. Потом дали слово Устьяку, Саше Логинову… Поэта Сокова не было. Конструктивистов сказал, что у «старца» стихи слабее наших.

— Помочь бы надо, — пожалев старика, заметил я.

— Если сам не помогается — не поможешь, — ответил Конструктивистов и полез в большой портфель.

Дошла очередь и до меня. Я волновался. К моему несчастью, Конструктивистов сильно помял листок с моим тополем, и я боялся, что на мятой бумажке не разберу слов.

— Главное, громче, — подталкивая меня к рупору, напутствовал Конструктивистов. — Ни пуха ни пера…

Я начал читать, наверное, слишком громко и, сорвав голос, сразу же охрип. Однако, собрав все свои силы, дочитал стихотворение до конца и отошел от рупора в сторону с чувством какой-то виноватости.

— Молодец, — похвалил меня Конструктивистов.

— Громко ли получилось?

— Самая норма.

Я вернулся домой и, взглянув на тетеньку, понял, что выступление мое по радио не удалось.

— Вот, поэт, мы и послушали тебя. Только не могли понять, о чем ты там глаголил.

«Вот так раз…» — насторожился я.

— Ужели не поняли?

— Заковыристо шибко. Вот Пушкина читаешь, там все понятно.

— То Пушкина… — отозвался я и тотчас же поспешил в свой угол.

Я был в эти минуты самым несчастным человеком и решил больше никогда не писать и не встречаться с Конструктивистовым. К счастью, он сам не захотел с нами возиться и куда-то вскоре уехал.

Приближалась весна…

16

В дремотной истоме томились снега. Пухлые белые пуховики лежали по сторонам дорог. Хотя и приближалась весна, но зима еще не собиралась уступить свои права. Она словно чего-то ждала. Пусть обождет, у нас тоже немало дела: надо сдать все зачеты, представить письменные работы, чтобы без упреков директора перебраться на второй курс. И началась подготовка, подумать только, с физкультуры. Мы вышли сдавать нормы по лыжам. Из сил выбиваясь, мы бежали по лыжне. А лыжня сворачивала в перелески, ныряла по холмам, перелезала через взбитые пуховики, спускалась под гору. Путь до финиша был не маленький — пять километров. Надо уложиться в срок, чтобы получить зачет.