Горизонты - [86]

Мы жмемся в угол, толпимся у класса: наша пора, еще не пришла.

Как-то я прочитал в стенгазете стихотворение. Обратил внимание на подпись: Ал. Логинов. Кто такой Ал. Логинов? Спросил Гришу Бушмакина. Он меня познакомил с нашим поэтом. Это был Саша, тихий, задумчивый парень. Саша дал мне почитать свои стихи, а я сунул ему тетрадку со своими «столбиками». Так завязалась у нас дружба. Саша состоял в редколлегии, и вскоре в стенгазете появилось мое стихотворение. Подписал я его хитро: «Купавский», не каждый и догадается.

Но вскоре догадались. Ко мне подошел однокурсник Панко и признался, что очерки Устьяка — это его очерки. Я удивился, небольшие очерки П. Устьяка я читал в стенгазете, а кто пишет их, не знал. Устьяк меня старался уговорить, чтоб я попробовал тоже писать очерки. Но я и слушать не хотел: стихи как-то-звучат по-особому звонко, празднично, волнуют, а проза мне казалась спокойной, будничной. И я надолго остался верен своим рифмованным столбикам. К нам примкнул еще один стихотворец Коля Шарапов. Он писал легко и, как мне казалось, красочно. Стихи у него были лучше и Сашиных. Сейчас каждый день мы торчали в канцелярии у пишущей машинки и сами печатали стихи. А потом вставляли их по очереди в свое заветное окошечко в стенной газете.

Так мы вскоре захватили стенгазету «За педкадры» в свои руки, и нам казалось, что большего ничего и не надо. Газета выходила хотя и редко, но мы умудрялись обновлять материал каждую неделю. Одного окошечка вскоре нам не стало хватать, Саша Логинов еще два новых выхлопотал, и мы начали аккуратно заполнять их своими литературными творениями.

14

В те годы у нас много времени отводилось на практику. Мы два раза ездили в коммуну, сохранившуюся с первых лет коллективизации. Работали там наравне с коммунарами: молотили, очищали на триере семена, ездили в лес за дровами. Мне даже удалось поработать на маслодельном заводике.

Несколько раз ездили в школу на педпрактику. Была и производственная практика в судоремонтных мастерских. А субботники и воскресники устраивались почти каждую неделю. В техникум мы являлись как в гости. Все это на нашу студенческую жизнь накладывало особый отпечаток, мы быстро сдружились и жили своим классом, как некоей маленькой коммуной.

Однажды направили нас в судоремонтные мастерские. Я не знал городской жизни, а заводской тем более. Вставали рано, по гудку, и сразу бежали на завод. Хотя мы были на практике, но я с первых дней почувствовал себя рабочим человеком. Мне нравились и ранний гудок, и узенькая проходная, куда стекалось множество людей, и озабоченная деловитость рабочих. Я подражал им и старался походить на них.

Всех нас распределили по цехам. Вначале мы присматривались, а потом нашли свое дело. Я попал в кузнечный цех. Это побольше нашей бессоловской кузницы! Взять хотя бы паровой молот. Как начнет он месить распаренную болванку, душа радуется. Меня, конечно, к молоту не допускали, тут работали опытные люди. Я таскал готовые заготовки для каких-то машин и всерьез считал, что без меня вряд ли бы и обошлись.

Как-то к нам, в кузнечный цех, пришел наш Леонидович. Под мышкой он держал свой старенький портфель. Он долго смотрел на пыхтевший молот, удивленно качал головой, потом отошел в сторонку и, достав из портфеля тетрадь, начал быстро в нее набрасывать какой-то чертежик. Улыбаясь, сказал:

— Задачку любопытную придумал. Будет над чем поразмыслить.

От нас он пошел в другие цеха и все что-то придумывал.

За работой быстро летело время. Не успеешь оглянуться, и уже гудок на обед. Мы вместе с рабочими как равные направлялись в столовку. Брали винегрет. Среди капусты и картошки на тарелках горели кусочки свеклы. Такого вкусного кушанья я нигде, казалось, и не ел. И чай какой-то особенный был. Говорили, что он припахивал березовым веником, но все это враки. Чай был отменный, сладкий… Нам на практике выдавали рабочий паек.

Через неделю мы с Федей-Федей поменялись цехами: я перешел в столярку, а он встал на мое место, в кузнечный.

В столярке тоже было интересно. Помнится, Оля Бессолов точил для баб одни веретена, а здесь на станках вытачивали такие штучки, не сразу и поймешь, что и для чего.

С первого же дня Феде-Феде в кузнечном не повезло. Искры-то большие, от молота они разлетались в стороны. Он повернулся к молоту спиной и нечаянно прожег на брюках дыру.

— Ничего, у меня тоже на пиджаке такая беда была, — старался я успокоить его.

— У тебя на пиджаке, а у меня вон где, — и он хлопнул себя по ляжке. — Ну да ладно, проживем…

Эта практика мне запомнилась своей необычностью. Здесь впервые я приблизился к рабочему коллективу.

15

Как-то я узнал, что при городской газете «Советская мысль» есть литературный кружок, объединяющий местных поэтов. Это настоящие поэты, подумал я. Они и в газету со стихами проберутся, и пойдут дальше. А мы просидим в своей стенгазете без пути-дороги. Я сговорил наших стихотворцев, и мы все пошли на кружок. На всякий случай прихватили с собой свои «столбики», считая, что они у нас не хуже других-прочих. Я давно заглядывал в журналы, читал стихи в газетах, «примеривался» к ним, полюбившиеся мне стихотворения вырезывал и аккуратно складывал в папку.